Иди сюда, парень! - Тамерлан Тадтаев

– Что это у тебя на плече?

– Карабин, – ответил я.

– А где твой автомат?

– Нету, – сказал я потупившись. – И Парпат обещал мне автомат, и Хубул, со складным прикладом…

– Никуда не уходи, – бросил Колорадо и, сев обратно в машину, посигналил. Вскоре появился Гамат, но, прежде чем завести свою «семерку», он отвел меня в сторону и зашептал, что Колорадо приехал из Москвы.

– Знаю, – сказал я тоже шепотом.

– Он, наверное, устал с дороги и голоден.

– Безусловно.

– Неплохо было бы раздобыть ему еду, курицу, например, или…

Тут Гамат, выхватив пистолет, стал стрелять в пробегающего мимо поросенка, который, взвизгнув, бросился в чей-то сад и исчез в зарослях.

– Не попал, – огорчился Гамат и сел в машину. Стекло дверцы спустилось, и Колорадо спросил:

– Ты какое оружие хочешь?

– Пулемет, – выпалил я не задумываясь.

Колорадо кивнул, и «семерка», забуксовав, сорвалась с места.

Раздобыть еду для голодного друга – святое дело, и я, сняв карабин с предохранителя, пошел на охоту. В селе все, что не успело сгореть, мычало, хрюкало, гоготало и кудахтало. В корову с печальными глазами я не стал стрелять, от вида свиней меня тошнило, а гусятину я терпеть не могу. Оставались поросята и куры. Возле тлеющего дома моей тетки, куда забрел по старой памяти, я увидел целую кучу куриц. Остановившись в пятнадцати шагах или около того, я прицелился и выстрелил. Подбитая курица налетела на меня, но я сбил ее кулаком, и она упала на траву и заметалась, хлопая крыльями, таща на перебитой шее болтающуюся голову. Я отфутболил ее в кусты шиповника, где она и затихла. В другое время я, может, и удивился бы, увидев на голове птицы дырку вместо глаза, через которую можно было посмотреть на сгоревшее хозяйство моих родичей. Но сейчас я просто взвесил на руке тушку, потом подстрелил еще парочку, взял их за ноги и потащился обратно к центру села.

Уже стемнело. Всюду говорили о том, что в Еред стягиваются войска и бронетехника со всей Грузии, и мне ужасно захотелось домой. Положив «дичь» на траву, я собрался незаметно улизнуть, но тут, сверкая фарами, подъехала машина Гамата. Колорадо опустил стекло и сказал:

– Садись.

Я открыл заднюю дверцу «семерки» и плюхнулся на сиденье.

– Завтра в городе зайдешь к Хубулу, – продолжал Колорадо, закуривая. – И он даст тебе пулемет.

– На твоем месте я бы взял складной автомат, – зевнул Гамат.

– Я всегда мечтал о пулемете, – сказал я и тоже зевнул. – Я убил трех куриц.

– Хорошо, – сказал Гамат.

– Ты на ночь здесь останешься? – спросил Колорадо.

У меня екнуло сердце: проверяет, гад, подумал я, вытирая испарину со лба. Если не останусь, не видать мне пулемета.

– Да, – сказал я. – А вы разве нет?

– Мы? – удивился Колорадо. – Мы поедем в город.

– Ну ладно, – сказал я, собираясь покинуть уютный салон. – Спокойной ночи.

– Закинь по-братски кур в багажник, – попросил Гамат.

Машина рванула, как будто за ней гнался танк, и увезла Гамата, Колорадо, трех куриц – одну с выбитым глазом – и мою спокойную ночь.

Мысли перед боем бывают самые разные, но все они тонут в мутной жиже страха, разбавленной отчаянием.

Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки великая Русь…

Неслышный, подогретый солнцем ветер плавно качает верхушки деревьев. Помнят, помнят меня эти акации, бросающие тень на Парпата, замершего с гранатометом на плече. Еще недавно я удирал с уроков и приходил сюда, в парк, выкурить пару сигарет, спрятанных под большим красным камнем, в памяти которого запах моей еще не волосатой задницы. Теперь на этом камне стоит поджарый, в камуфляжных штанах и бордовой футболке, невысокий гранатометчик. Ребята расступились и, застыв, смотрят на миндальное дерево, одиноко стоящее на склоне горы справа от трассы. Как долго он целится. Я зажмурился. Опять промажет. Грянул выстрел, двенадцатый по счету, кажется, а может, тринадцатый. Нехорошее число. Постой-ка, а сколько было в СССР республик, не тринадцать? Нет, пятнадцать. Да здравствует созданный волей народов единый могучий Советский Союз… Тьфу, с утра в голове крутится чертов гимн… И эта огромная ядерная держава ломалась и рушилась прямо на моих глазах. Все, чему нас учили и во что я свято верил, оказалось чудовищной ложью! Психические расстройства появились не у меня одного – у целого поколения, но это совсем не утешает. Мы ненавидим и убиваем. В нашей крови вирус войны. Против него еще не придумали вакцины. Болезнь моя протекает очень бурно. Страх, отчаяние и ненависть высушили меня. Пролитая кровь не утолила моей жажды. Я хочу убить как можно больше грузин, на их территории, захватить Тбилиси и устроить там резню, как они прошлой зимой в Цхинвале. Да, подложила нам свинью мумия, лежащая под стеклянным колпаком в мавзолее. Недавно пацан какой-то читал стишки на площади. «Ленин, Ленин, дологой, ты подох, а я живой. А когда я подласту, твою палтию послю». Старичье накинулось на мальчонку. Выжившие из ума мудаки едва не впились гниющими деснами в напуганную детскую плоть. Ребята, смеясь, отогнали беззубых хищников от неоперившегося, но уже наглеющего птенца. Орлом будет – если дадут вырасти. Нас всех хотят согнать с наших земель, уничтожить. Анекдот недавно слышал. Летит самолет с иностранцами на борту. Вдруг объявляют: «Господа, мы пролетаем над Южной Осетией. Народ этой непризнанной республики поразительно живуч. Там нет ни газа, ни электричества, вода по праздникам, и то не всегда, голод, наводнения, землетрясения, и плюс ко всему Грузия пытается истребить их, но они продолжают жить и размножаться». Тут какой-то американец не выдерживает и кричит: «А вы их дустом, дустом!» Я хохотал до слез. Надеюсь, душа вождя пролетариата горит в аду за наши земные страдания… Утром, когда шел сюда, дорогу перебежала кошка – не черная, но все же настроение изгадила. Пальнул в нее из пулемета, да не попал. Кошка в ужасе метнулась к ограде и застряла в щели деревянного забора. Я схватил ее за хвост и стал бить царапающийся и мяукающий комок о пыльный асфальт. Выбив из кошки все жизни, швырнул труп в темные воды Лиахвы. Только потом вспомнил, что надо схватиться за яйца. За свои, конечно. Так и сделал: трижды почесал мошонку и столько же раз сплюнул… Снова выстрел. «Перелет», – смеются вокруг. Зря старается Парпат, все равно лучше Сереги из этой бандуры никто не стреляет. Серега приехал к нам из Алагира, русский, а говорит по-осетински лучше, чем я. Он бы давно разнес зеленую ветвистую мишень в щепки, но у Парпата другое на уме – взять ТЭК! Это самоубийство, но все молчат. Никому не хочется прослыть трусом. И я молчу. Вожаку виднее. А Парпат на самом деле похож на волка. Веселый такой волчара, скалящий зубы, но глаза его редко смеются, зато пронзают насквозь. Знает всех поименно и кто чем дышит. Презирает скулящих с поджатыми хвостами, а с отважными шутит. Со мной не раз шутил, значит, в стае я не последний. Интересно, ему самому никогда не бывает страшно? Нет, по-моему. В самых безнадежных ситуациях его смех придавал силы, и, если бы он предложил мне идти на БМП с одной лишь гранатой, клянусь, пошел бы. Как же я хочу быть похожим на него! Скоро, наверное, стану. Но пока лучше не думать об этом.