Четвертое сословие - Джеффри Арчер

— Может, вы взяли не того мальчика? — спросил Кит с видом оскорбленной невинности.

— Закрой дверцу и немедленно возвращайся в класс, Таунсенд, — велел директор. Кит высокомерно кивнул и медленно двинулся обратно по коридору.

Усевшись за свою парту, Кит понял, что ему придется выбирать. Спасти товар и вернуть свои деньги или намекнуть, где можно найти сласти, и наконец свести старые счеты?

Дезмонд Мотсон обернулся и посмотрел на него. Он был удивлен и разочарован, увидев, что Таунсенд вернулся на свое место.

Кит широко улыбнулся ему, и решение пришло.

ТАЙМС, 9 марта 1938 года:

НЕМЕЦКИЕ ВОЙСКА В РЕЙНЛАНДЕ

Любжи впервые услышал имя Адольфа Гитлера только после того, как немцы оккупировали Рейнскую область.

Мать морщилась, читая о подвигах фюрера в еженедельной газете, которую брала у раввина. Просмотрев очередную страницу, она передавала ее старшему сыну. Она убирала газету только с наступлением темноты, когда уже не могла различать слова. Любжи удавалось почитать еще несколько минут.

— Нам тоже придется носить желтую звезду, если Гитлер перейдет нашу границу? — спросил он.

Зельта сделала вид, что спит.

Мать давно уже не могла скрывать от остальных членов семьи, что Любжи стал ее любимчиком — хотя и подозревала, что он приложил руку к пропаже ее драгоценной брошки, — и она с гордостью наблюдала, как он превращается в высокого красивого юношу. Но, несмотря на его успехи в торговле, которая приносила выгоду всей семье, она была непоколебимо верила, что ее сыну предначертано быть раввином. Возможно, она напрасно растратила свою жизнь, но Любжи она этого не позволит.

Последние шесть лет Любжи каждое утро проводил в доме на холме, где дядя матери давал ему уроки. В полдень его отпускали на рынок — не так давно он купил себе там собственную палатку. Через несколько недель после бар-митцва старый раввин вручил матери Любжи письмо, в котором говорилось, что Любжи присудили стипендию для обучения в академии в Остраве. Это был самый счастливый день в жизни Зельты. Она знала, что ее сын обладает незаурядным, возможно, даже исключительным умом, но также понимала, что такое предложение они получили только благодаря репутации дяди.

Когда Любжи сообщили эту новость, он постарался не выдать своего огорчения. Хотя ему разрешали ходить на рынок только днем, он уже зарабатывал достаточно денег, чтобы у каждого члена семьи было по паре башмаков и еда два раза в день. Ему хотелось объяснить матери, что нет смысла становиться раввином, если ты стремишься только к одному — построить магазин на свободном участке рядом с лавкой господина Лекски.

Господин Лекски закрыл магазин и взял выходной, чтобы отвезти юного ученика в академию. Он надеется, что Любжи возьмет на себя управление его магазином, как только закончит учебу, сказал он мальчику по дороге в Остраву. Любжи хотел немедленно вернуться домой, и только после долгих уговоров он взял свой кожаный портфельчик — последний его бартер накануне — и вошел в массивные каменные сводчатые ворота академии. Не добавь господин Лекски, что он и не подумает взять Любжи в магазин, если тот не проучится пять лет в академии, он бы запрыгнул обратно в машину.

Вскоре Любжи выяснил, что кроме него в академии больше не было детей бедняков. Некоторые одноклассники дали ему ясно понять, открыто или намеками, что не собираются общаться с таким человеком, как он. Прошло несколько недель, и он также понял, что в подобном заведении мало пользы от тех знаний, которые он получил, торгуя на рынке — хотя даже самые ярые его противники признавали, что у него врожденная способность к языкам. И уж конечно, напряженная работа до самой ночи, короткий сон и жесткая дисциплина не пугали мальчика из Дуски.

Первый год учебы в Остраве Любжи окончил среди лучших учеников своего класса по всем предметам. Он был первым по математике и третьим по венгерскому, который теперь стал его вторым языком. Но даже директор академии не мог не заметить, что у этого одаренного ребенка мало друзей и он стал нелюдимым. Хорошо еще, что никто, по крайней мере, не третирует этого юного волчонка — один мальчик попытался и очутился в изоляторе.

Вернувшись в Дуски, Любжи с изумлением понял, насколько мал его город, насколько бедна его семья и насколько она от него зависит.

Каждое утро, когда отец уходил на пастбище, Любжи поднимался на холм в дом раввина и продолжал свои занятия. Старик восхищался его способностями к языкам и признавал, что уже отстал от мальчика в математике. Днем Любжи возвращался на рынок, и если дела шли хорошо, он приносил домой достаточно еды, чтобы накормить всю семью.

Он попытался обучить торговому ремеслу братьев, чтобы они работали в ларьке по утрам во время его отсутствия, но быстро понял, что это безнадежное занятие, и жалел, что мать не позволяет ему остаться дома и создать дело, приносящее выгоду всей семье. Но Зельту не интересовали его успехи на рынке, она подробно расспрашивала его только об учебе. Она снова и снова перечитывала его табеля и к концу каникул выучила их наизусть. Глядя на это, Любжи твердо решил, что в следующем году его табеля доставят ей еще больше удовольствия.

Когда шестинедельные каникулы подошли к концу, Любжи неохотно собрал свой кожаный портфель, и господин Лекски снова отвез его в Остраву.

— Мое предложение остается в силе, — напомнил он юноше. — Но только после окончания учебы.

В течение второго года учебы в академии имя Адольфа Гитлера звучало в разговорах едва ли не чаще, чем имя Моисея. Евреи каждый день бежали через границу и рассказывали, какие ужасы творятся в Германии. Любжи лишь спрашивал себя, что еще способен придумать фюрер. Он читал все газеты, которые ему попадались в руки — на любом языке и даже старые.

«Гитлер смотрит на восток», — гласил заголовок на первой полосе «Остравы». Любжи перевернул газету на седьмую страницу, чтобы прочитать продолжение статьи, но страницу кто-то вырвал. Однако он и так догадывался, что совсем скоро танки фюрера войдут в Чехословакию. И тогда таким людям, как он, здесь не будет места.

Тем же утром он поделился этими опасениями с учителем истории, но мысли у того, казалось, не простирались дальше Ганнибала, его занимал только один вопрос — как великий полководец справится с переходом через Альпы. Любжи закрыл свой потрепанный учебник истории и, не думая о последствиях, вышел из класса и решительно направился в частное жилое помещение директора. Он остановился перед дверью, за которой никогда не был, немного помедлил и смело постучал.

— Войдите, — послышалось в ответ.

Любжи медленно открыл дверь и вошел в кабинет директора. За столом сидел благочестивый старик, облаченный в парадную красно-серую мантию, с черной ермолкой, плотно сидевшей на длинных локонах. Он поднял голову.

— Полагаю, это вопрос жизни и смерти, Хох?

— Да, сэр, — уверенно ответил Любжи. И вдруг растерялся.