Подружка №44 - Марк Барроклифф

Тут у него кончились деньги, и поплыли короткие гудки. Затем он позвонил опять.

– Ключ посылаю по почте. Конверт без марки, так что будь дома. Старик, я тебя люблю. Завещание оформлено на тебя, на вас с Джерардом. Скажи Джерарду, что мне очень жаль. Вы моя семья, старик, семья.

Связь прервалась, а с нею, видимо, и жизнь Фарли.

Трудно быть человеком: далеко не всегда удается реагировать так, как хотелось бы. Удивительно, но даже в тот момент глубокого шока у меня хватило бездушия взбеситься, почему это Фарли говорит, как паршивый хиппи. В последнее время он вообще говорил как-то не так, но обращение «старик» меня просто достало. Интересно, подумал я, кто эта девушка, сумевшая довести его до «мечтательности», «старика» и самоубийства. За какую девушку вы лишили бы себя жизни? Ради какой девушки можно сказать «старик»? Меня слабо утешает то, что он умер, не успев опуститься до «братишки». Неужели девушка была способна завести его столь далеко? Отец моего друга покончил с собой из-за жены, но та имела обыкновение зимой разрезать в клочки его свитера и по утрам, когда он уходил на работу, обливала его ледяной водой. Для Фарли было тяжким испытанием убить на одну женщину целый вечер. Убить себя, как нам казалось, до смешного на него не похоже.

Трудно понять, что делать в подобных ситуациях, а еще труднее понять, что чувствовать. Такому нигде не учат, и, хотя я уже умел, понаблюдав за мастерами, играть по их нотам на скрипке эмоций, сочинять собственные пьесы был явно не готов. Делиться новостью с шефом мне не хотелось. Он из тех, кто сдвинут на работе, и, вероятно, ответил бы: «Не обращай внимания, дружище, наше дело – телевидение», и пошел дальше защищать справедливость и интересы несчастного, нашедшего в коробке с печеньем два сломанных.

Единственным человеком, у которого я мог спросить совета, была Лидия, поэтому немедленно набрал ее номер. Мне ответили, что она на совещании.

Не задумываясь, я выдал секретарше одну из моего богатого набора душещипательных историй, настоятельно требуя вызвать Лидию с совещания. Между нами говоря, девять из десяти подобных сборищ ничем не отличаются от обычного трепа с коллегами за жизнь. Секретарша сочувственно ахала, мялась, но тут я зашел с козыря, сообщив ей о смерти близкого друга, и она, шмыгая носом, побежала за Лидией. Вот чего понять не могу. Да, я сказал ей, что умер человек, которого она знать не знает, и этого оказалось достаточно, чтобы она прослезилась. Он был моим соседом по квартире, и то я не плакал, хотя вообще-то плачу легко. А ей, чтобы расстроиться, хватило одной мысли о том, что кому-то больно. Я не говорю, что это неправильно, просто не понимаю; хотя, возможно, именно благодаря таким, как она, процветают кампании по сбору средств на нужды детей. Должен признаться: когда я слышу, что в пользу детей-инвалидов собрано еще сколько-то тысяч фунтов, у меня возникают недостойные мысли. По-моему, правительство не должно допускать подобных акций без уведомления:

«Прежде чем жертвовать деньги, вспомните, что дети растут и становятся взрослыми, теми самыми взрослыми, которые убивают, воруют и работают ведущими дневных телепередач. Спросите себя, кому вы помогаете. А потом ступайте в пивную и пропейте эти деньги на здоровье».

Я опасаюсь сентиментальных людей с тех пор, как, учась в выпускном классе школы, работал садовником в очень богатой семье. Они владели недвижимостью, сдавали внаем несколько домов. Мать семейства одевалась в розовое и собирала мягкие игрушки – у нее была огромная коллекция. Так вот: в конце концов эта чувствительная дама села в тюрьму за неоправданно жестокое обхождение со злостными неплательщиками. Поэтому теперь я живу по пословице: «Покажите мне того, кто любит пушистые игрушки, и я покажу вам человека с каменным сердцем». Главное достоинство этих игрушек, как и домашних животных, в том, что они не могут ответить.

Лидия наконец взяла трубку, сказала «привет».

Лидия еще раз сказала «привет», а я тем временем соображал, как вообще принято сообщать подобные новости. Если попросить человека сесть, это все равно что сказать: «Случилось нечто ужасное, но мне хотелось бы добавить еще драматизма». И после нескольких фраз о погоде такое вдруг не брякнешь. Трудно сообщать драматические новости обыденным тоном: все мы настолько привыкли нагнетать напряженность ради интереса, что, когда новость и без того интересна, не знаем, как ее подать.

Я взвесил возможные варианты. Прямо и без прикрас (камень) или мягко и щадяще (кружевная бумажная салфеточка). Салфетка камень обернет, но камень сквозь нее просвечивает, что ничуть не лучше. Даже хуже.

– Фарли мертв, – сказал я. Потом понял, что на самом деле неизвестно, мертв он или нет, ибо лично я не орошал его хладный труп слезами, чтобы так говорить, и благоразумно добавил: – По крайней мере, я так думаю.

В трубке молчали. Затем голос Лидии протрубил:

– Что значит «думаю»?

Никогда прежде не слышал, чтобы кто-нибудь трубил без трубы, и это меня несколько отрезвило.

– Он так сказал, – ответил я, решив оперировать сухими фактами, чтобы не допустить дальнейших трубных звуков.

– Не хотелось бы в такой момент искать у тебя логические ошибки, но, если он сам сказал, что умер, значит, он не умер, – возразила Лидия, почти совладав со своим голосом. – Может, это просто глупая шутка?

– Хорошо бы, – сказал я, напоминая себе кого-то из самых несгибаемых теледетективов. – Вчера вечером он оставил мне сообщение на автоответчике; сказал, что хочет покончить с собой. Он в Корнуолле. Как думаешь, что мне делать?

Лидия опять замолчала; наверное, пыталась перемолчать меня на другом конце провода. Даже не знаю, зачем я ей звонил. Наверное, просто был не способен рассуждать здраво и думал, она подскажет мне, как поступить. Правда, вряд ли она сама знала, как быть, когда самый психически уравновешенный из ее знакомых вдруг кончает с собой за много километров от дома.

– На Фарли это совсем не похоже. Ты веришь, что он мертв? А связаться с ним ты не пробовал? А позвонить в полицию?

– Нет, не пробовал. Хотел сначала узнать, что думаешь ты.

– Ничего не думаю: у меня нет доказательств. Так ты не пробовал звонить в полицию?

Трубный глас снова набирал силу, но, несмотря на это, я отметил, что не в характере Лидии повторять дважды без веских причин. Видимо, она высказала разумную мысль.

Надо же, поразился я, даже при сильном потрясении ей не изменяет чутье на правильный порядок действий.

– Да, конечно, в полицию, – согласился я. – А в какую?

– В полицию Великобритании, разумеется. Если позвонишь во французскую, уйдет больше времени.

– В лондонскую или в полицию Корнуолла? – вяло уточнил я.

– Ну, не знаю. Начни с лондонской, там тебе хоть скажут, что делать.

– А номер у них какой?

Я был уверен, что 999 не годится. По-моему, поздно вызывать «Скорую помощь», когда тело уже остыло. Однако я сознавал, что проявляю большую нерешительность, чем обычно, и потому быстро решил позвонить в центральную справочную. Лидия сказала еще что-то насчет того, чтобы в этот вечер быть вместе и поддерживать друг друга. Эта идея взаимности мне немного не понравилась. Фарли никогда не был ее другом, и я не видел, зачем ей наша поддержка. Он ей даже не нравился: она говорила, что у него «отвратительное отношение к женщинам», хотя, по мнению Джерарда, Лидия просто была единственной, на кого Фарли не польстился.