Весна Гелликонии - Брайан У. Олдисс

Казалось, они уже целую вечность продолжали идти в чрево земли.

Мягко, внезапно, возник свет. Колонна света пронизывала озеро стоячего мрака, образуя на дне его яркий круг, к которому направлялись двое погруженных во тьму людей. Грузная фигура священника была четко видна на фоне света. К Юлию начало возвращаться осознание того, где он находится.

Стен не было.

И это обстоятельство вызывало еще больший страх, чем полная тьма. Юлий уже привык к замкнутому пространству, к тому, что вокруг него были каменные перегородки и он постоянно натыкался на кого-нибудь — спину незнакомого мужчины, плечо женщины… И теперь его охватил острый приступ агорафобии. Он, растянувшись, упал на мостовую, издав придушенный стон.

Священник не обернулся. Он достиг того места, где колонна света упиралась в пол, и продолжал идти дальше, постукивая каблуками, так что его фигура почти мгновенно скрылась за туманным столбом света.

Придя в ужас от мысли, что может остаться один, юноша стремительно вскочил и побежал вперед. Когда его пронзил столб света, он взглянул вверх. Там, над собою, он увидел отверстие, через которое падал обыкновенный дневной свет. Там, наверху, был знакомый ему с детства мир, от которого он отрекался ради бога тьмы.

Он увидел зубчатую скалу. И он понял, что находится в пещере, своими размерами превышающей весь Панновал. По какому-то сигналу, возможно, звону колокольчика, раздавшемуся вдалеке, — кто-то открыл дверь во внешний мир. Предупреждение? Соблазн? Или просто для драматического эффекта?

Возможно, все вместе, подумал он. Ведь жрецы намного умнее его. И он поспешил за исчезающей фигурой священника. Через секунду он скорее почувствовал, чем увидел, что свет позади него померк. Дверь в высоте закрылась. Он снова очутился в полной темноте.

Наконец они достигли дальнего конца гигантской пещеры. Юлий услышал, как замедлились шаги священника. Не колеблясь ни секунды, Сатаал подошел к двери и постучал. Через несколько мгновений дверь медленно отворилась. В воздухе над головой пожилой женщины висела лампа. Женщина, непрерывно шмыгая носом, пропустила их в каменный коридор, а затем закрыла за ними дверь.

Пол в коридоре был устлан циновками. Вдоль стен на уровне пояса проходила лента с искусной резьбой. Юлию хотелось рассмотреть ее поближе, но он не осмелился. Остальное пространство стен было без украшений. Шмыгающая носом женщина постучала в одну из дверей. Когда послышался ответный стук, Сатаал распахнул дверь и подал знак Юлию входить. Нагнувшись, он прошел под протянутой рукой своего наставника в комнату. Дверь закрылась за ним. Он видел Сатаала в последний раз.

Комната была обставлена переносной каменной мебелью, покрытой цветными накидками. Она освещалась двойной лампой на железной подставке. Два человека, сидящие за столом, подняли головы, оторвавшись от чтения каких-то документов. Один из них был капитан милиции. Его каска с эмблемой в виде колеса лежала рядом с ним на столе. Другой был худой и седой священник с приветливым лицом, который постоянно мигал, как будто один вид Юлия ослепил его.

— Юлий из Внешнего Мира? Поскольку ты здесь, ты сделал еще один шаг на пути служения богу Акха, — проговорил священник пронзительным голосом. — Я — отец Сифанс, и, прежде всего я должен спросить тебя, не отягощают ли твою душу какие-либо грехи и не хочешь ли ты в них исповедоваться?

Юлий был сбит с толку тем, что Сатаал так внезапно покинул его, не шепнув на прощание ни слова. Но он подумал, что уже сейчас должен отказаться от таких мирских понятий, как любовь и дружба.

— Мне не в чем исповедоваться, — угрюмо сказал он, не смотря в глаза священнику.

Священник откашлялся. Заговорил капитан.

— Юноша, взгляни на меня. Я капитан Северной Гвардии Эброн. Ты прибыл в Панновал на санях, запряженных упряжкой Грипси. Она была украдена у двух известных торговцев этого города, Атримба и Праста, которые жили в Вакке. Их тела были найдены в нескольких милях отсюда, пронзенные копьями. Создается впечатление, что их убили во сне. Что ты скажешь относительно этого преступления?

Юлий смотрел в пол.

— Я ничего об этом не знаю…

— Мы думаем, что ты знаешь все. Если бы преступление было совершено на территории Панновала, ты заплатил бы смертью. Что ты на это скажешь?

Юлий почувствовал, что его бьет озноб. Он совсем не ожидал такого поворота событий.

— Мне нечего сказать.

— Очень хорошо. Ты не сможешь быть священником, пока эта вина лежит на твоей совести. Ты должен сознаться в своем преступлении. Ты будешь брошен в одиночную камеру, пока не заговоришь.

Капитан Эброн хлопнул в ладоши. Вошли два солдата и грубо схватили Юлия. Он несколько мгновений сопротивлялся, оценивая их силу, но когда ему резко заломили руки назад, он позволил увести себя.

«Да, — подумал он. — Святилище полно священников и солдат. Ловко они меня провели. Какой я дурак, что попал им в лапы».

Он вовсе забыл о тех двух господах. Двойное убийство тяжелым камнем лежало у него на сердце, хотя он пытался оправдаться перед собой, напоминая, что они тоже пытались убить его. Не одну ночь он, лежа в своей постели в Вакке и устремив взор в потолок, видел перед собой того господина, который старался подняться и вырвать копье из своих внутренностей.

Камера была маленькая, сырая, темная.

Когда он немного пришел в себя, он стал осторожно обшаривать все вокруг. Но в камере, кроме зловонной сточной канавы и низкой скамьи для спанья, ничего не было. Юлий уселся на скамью и закрыл лицо руками.

Ему дали достаточно времени, чтобы подумать. Его мысли в этой непроницаемой тьме жили собственной жизнью, как будто были порождением бредового состояния. Люди, которых он знал и которых не знал, сновали вокруг, занимаясь своими таинственными делами.

— Мама! — закричал он.

Онесса стояла перед ним такой, какой она была до болезни — стройная и сильная, со строгим длинным лицом, которое с готовностью расплывалось в улыбке с едва приоткрывшимися губами. На ее плече была огромная вязанка хвороста. Перед нею трусил выводок черных рогатых поросят. Небо было ослепительно голубое, ярко светили Беталикс и Фреир. Онесса и Юлий шли по тропинке из темного леса и были ослеплены ярким светом. Казалось, что никогда они не видали такой пронзительной голубизны. Казалось, она заполнила весь мир.

Перед ними было разрушенное здание, к которому примыкала лестница из таких же полуразрушенных камней. Онесса бросила на землю вязанку хвороста и почти бегом поднялась по лестнице. Она подняла вверх руку в перчатке. В морозном воздухе прозвучала ее песня.

Редко видел Юлий свою мать в таком хорошем настроении. Почему он так редко видел ее такой? Не смея задать вопрос прямо, но страстно желая услышать ответ, или хотя бы слово, он спросил:

— Кто построил этот дом, мать?

— Он всегда стоял здесь. Он стар, как эти холмы.