Царица Шаммурамат. Полёт голубки - Юлия Львофф

— Тебе ведь не нужно напоминать, что делает кредитор с теми, кому нечем отдавать долг? — Грозно надвинулся на маленькую женщину служитель Шамаша.

— Хозяин забирает у должника жену, сына или дочь, — смиренно ответила Баштум.

И тут же с мольбами припала к стопам Зер-укина:

— Я знаю, таким, как ты, надлежит воздавать почести, и я воздаю их тебе! Возьми меня вместо дочери! Будь милосерден!

— Глупая старуха! — Вершитель правосудия плюнул от досады и презрения. — Я уже говорил, что от тебя господину Залилуму будет меньше проку, чем от навозного жука!

— Сжалься, — продолжала умолять его Баштум, стоя голыми коленями на раскалённом песке, — попроси почтенного Залилума отстрочить уплату — ведь скоро начнётся уборка урожая.

— Просить Залилума? — вскричал лысый и сердито взмахнул своим жезлом, рассекая густой знойный воздух. — В своём ли ты уме, женщина? Да у него десятки таких должников, как ты. Если он будет всем отстрочку давать, у него ничего не останется. Закрома его опустеют! Сжалишься над одним, все кинутся, сожрут всё до последней крошки!

Баштум как-то слышала от батрачки Залилума, что в его кладовых хранится много зерна. А ещё, говорила та, в подвале огромного дома есть немалый запас сушёной рыбы, фиников, бобов, миндальных орехов, яблок, айвы, вяленого винограда, кунжутного и даже ценного оливкового масла. Густой янтарный и белый мёд наполняет кладовые душистым ароматом. В птичьем же дворе насчитывается сотни кур и цыплят, десятки гусей. И теперь, думая об этом, Баштум недоумевала: разве обеднеет Залилум от того, что она вернёт ему долг несколькими неделями позже?

— Клянусь именем справедливого Шамаша, что верну взятое в долг и ещё сверх того столько, сколько потребует с меня почтенный Залилум, — не отступала Баштум; в её смятенной душе боролись протест и сознание собственной беспомощности.

Но Зер-укин ничего не хотел слушать:

— Нужно платить в срок! А не можешь, отдай дочь в дом Залилума. Отработает долг, вернётся к тебе, когда срок выйдет.

Не поднимаясь с колен, маленькая женщина смотрела на Зер-укина, надменного, важного, уверенного в своей значимости. Остриё клинка стоявшего рядом с ним человека ослепительно сверкало на солнце; его багровые блики на холодной стали напоминали запёкшиеся пятна крови. Баштум помнила, что закон требует сурово карать каждого, кто ослушается представителя правосудия. Она стиснула зубы, чтобы больше не проронить ни слова, которое могло стать последним в её жизни.

Неслышно ступая босыми ногами по раскалённой за день земле, к ней подошла Ану-син.

— Ну что ж, доченька! — печально сказала Баштум, не смея поднять на девочку глаза: ей казалось, что она предаёт Ану-син, отдавая её в руки жестокого Залилума, человека, на совести которого была смерть Сима. — Оставайся у господина. Проработаешь три года — на четвёртый вернёшься домой.

Ану-син молча смотрела на Баштум горячими сухими глазами.

— Вот договор, — снова заговорил Зер-укин и сделал знак рукой человеку, который держал в руках прямоугольную глиняную табличку и заострённую на конце четырёхгранную палочку из тростника.

На ещё влажной глине был записан под диктовку Зер-укина текст кабальной сделки:

«Девочку, по имени Ану-син, дочь Баштум, у Баштум, её матери, от месяца нисану*, первого дня, до этого же месяца, вечера тридцатого дня, по истечении трёх лет, Залилум взял в долговую кабалу. В том, что в будущем он не нарушит договора, Мардуком, Шамашем и всеми богами он поклялся. В том, что в будущем она, Баштум, останется верна этому договору, всеми богами она поклялась». Четыре свидетеля. Их печати и дата отбиты.

Эта запись на глиняной табличке закрепила новое положение Ану-син в её родной общине и стала началом её трёхлетнего пребывания в кабале.

Только после того, как Зер-укин, раздуваясь от важности, прочёл вслух договор, Ану-син спросила у матери:

— А что сделают с расписками, которые вы с отцом давали Залилуму, когда брали у него зерно и масло? Ведь их тоже писали на таких табличках?

— Эти таблички разобьют, когда ты будешь свободна, — тихим голосом ответила ей Баштум.

Не промолвив больше ни слова, девочка припала к груди маленькой женщины. Баштум больше не сдерживала себя и зарыдала так безудержно и горько, точно расставалась с дочерью навсегда.

Долго стояла Баштум во дворе лачуги; уже растаяли в пыльном мареве заката фигуры людей, среди которых была Ану-син, а глаза маленькой женщины всё ещё были обращены к околице алу, за которой они скрылись.

Наконец, тяжело вздохнув, Баштум присела на порог. Горбом выгибая спину, к ней лениво подошла кошка и, тыкаясь мокрым носом, заглянула ей в руки. Кормить кошку Баштум было нечем, и она лишь ласково провела своей шершавой ладонью по покрытой пылью шёрстке. Сев на пороге рядом с хозяйкой, кошка жалобно замяукала. Пусто было без Ану-син на маленьком подворье, сиротливо. Невыразимое чувство тоскливого одиночества охватило маленькую женщину; невыносимая печаль жгла ей сердце.

— Я знаю, как ты любишь Ану-син, свою маленькую голубку, — неожиданно раздался в вечерней тишине низкий голос Техиба. — Иная мать не любит так своего родного ребёнка… Но, согласись, Баштум, трёхлетняя разлука с ней ничто по сравнению с той разлукой, которая длится всю жизнь…

Хазанну Техиб нисколько не изменился с того дня, когда почтил своим присутствием убогую хижину пастуха. Тёмные, полные жизни глаза старика, его орлиный нос, длинные серебристые волосы и борода делали его просто красавцем, несмотря на преклонный возраст. Поверх обшитого снизу бахромой льняного канди* он набросил на плечи длинную накидку яблочно-зелёного цвета; его голову венчал колпак с навершием в виде башенки.

— Ох, абу, я так виновата перед ней! — воскликнула Баштум после того, как увидев Техиба, отдала ему низкий поклон, по обычаю коснувшись рукою лба. — Я позволила этому негодяю Залилуму взять мою голубку в рабство. И отныне Ану-син будет страдать в неволе, отрабатывая наши с Симом долги. Правду говорят: богач живёт своими доходами, бедняк — ценой своих детей.

— Ану-син не раба: ведь её мать — свободнорождённая женщина Аккада, — отозвался Техиб, покачав головой. — И я говорю не только о её родной матери. Хозяин раба, взявшего в жёны дочь свободного человека, не имеет права обращать в своих рабов детей такой женщины.

— Так неужели Залилуму неведомы законы мудрого Хаммурапи, да хранится имя его в веках? — встрепенулась Баштум; в глазах её засияла робкая надежда.

— Разумеется, Залилум читал увековеченные на знаменитом чёрном столбе законы, — начал отвечать Техиб; он стоял перед женщиной, обеими руками опираясь на посох. — Да и Зер-укин знает, что давно прошли те времена, когда ростовщик за несколько мер ячменя или фиников закабалял должника и превращал его в раба. Долговое рабство для аккадских граждан отменили. Но жадный ростовщик, у которого в советниках родной брат с жезлом законника, по-прежнему способен сделать так, чтобы обойти этот закон.