Сокровище господина Исаковица - Данни Ваттин

— ПРИВЕТ, ДАННИ ВАТТИН!

Вслед за этим сквозь толпу гостей пробирается Габи и заключает меня в объятия. Затем он замечает стоящего рядом со мной возле гриля моего сына и разражается не менее мощным: "ХЕЛЛО, ЛЕО ВАТТИН!" Немного посмотрев на Лео, он заявляет сыну, что человек, поживший в других странах, должен бы точно знать, какую следует выбирать еду.

– LEO WATTIN, YOU HAVE LIVED IN AUS TRALIA. YOU DON’T WANT THE HORRIBLE SWEDISH KORV. IT HAS NO MEAT, YOU WANT REAL MEAT. HERE, HAVE SOME STEAK[15].

С этими словами он помогает Лео положить на тарелку несколько отличных кусков мяса. Ибо Габи любит наслаждаться благами жизни, даже если они попадаются ему в виде еды или напитков. Поэтому‑то он, вероятно, так сильно возмутился чуть позже, когда я случайно пролил прекрасный виски, которым он меня угостил.

– HELLO DANNY WATTIN. THIS IS SINGLE MALT, NOT FOLKÖL. DRINK IT SLOWLY[16].

Как бы то ни было, встречаться с Габи всегда приятно. Его отец Георг был старшим братом дедушки Эрнста и вырос, в точности как Эрнст, средний брат Хайнц и их младшая сестра Марианна, в городе Бреслау, в Южной Германии. По рассказам я знаю, что они долго вели жизнь, обычную для немецкого среднего класса. Их отец Вильгельм Лахманн владел магазином по продаже мужской одежды и текстиля, а дети играли на пианино, пели в хоре и изучали английский. Им всем хотелось получить высшее образование, и в начале тридцатых годов двое старших детей поступили в высшие учебные заведения. Георг учился на математика, а Хайнц – на юриста.

Нарастающий антисемитизм, конечно, ощущался, но, как обычно говорил Хайнц, "в то время люди были не столь легкоранимы, как теперь". Ненависти к себе они никогда не чувствовали. По крайней мере, до прихода Гитлера к власти. Тогда все сразу ухудшилось. Для детей перемены были больше всего заметны в школе, где все учителя стали нацистами, поскольку иначе они лишились бы работы. Для папы Вильгельма перемены проявились в том, что его магазин, как и остальные еврейские магазины, бойкотировали. И это было только начало. Постепенно стала нарастать ненависть, а права, которые семья всегда считала само собой разумеющимися, отнимались у них одно за другим. Вскоре детям пришлось бросить школу, семья больше не могла содержать себя за счет предпринимательской деятельности.

Чтобы выжить, Вильгельм вместе с двумя старшими сыновьями какое‑то время ездил по провинции и продавал крестьянам кастрюли. Они кое‑как перебивались, но не более, вели жизнь бесправного низшего класса, и каждому было позволено их пинать. Протестовать или сопротивляться, как раньше, когда Хайнц с Георгом дрались с нацистами на улицах, теперь было запрещено, и за это полагалось суровое наказание. Поскольку в обществе не было ни единой группы, которая приняла бы их сторону, семья поняла, что пора искать способ уехать из Германии. В результате Хайнц и мой дедушка начали работать учениками в фермерском хозяйстве, младшая сестра Марианна вступила в еврейскую "Молодежную алию", а старший брат Георг стал руководителем этой организации, боровшейся за возможность эмиграции в Палестину.

От меня, выросшего в мирных условиях, их история бесконечно далека, но она меня пугает. Особенно учитывая политическое развитие в значительной части Европы, где нацизм снова считается в порядке вещей, а экстремистские партии получают все больший вес. Причем происходит это не только в странах, испытывающих экономический кризис, подобно Германии двадцатых годов, но и в нескольких наиболее благополучных, процветающих государствах.

Не знаю, как повел бы себя дедушкин старший брат Георг, доживи он до этого. Возможно, сложил бы чемодан и уехал. Во всяком случае, именно так он поступил тогда. И в отличие от младших братьев, ему таки удалось, вопреки проводимой британским мандатным правительством ограничительной политике по вопросу приема беженцев, в 1938 году попасть в Палестину. Там он прожил десять лет. Женился, обзавелся дочкой и развелся. Потом сражался в рядах британской армии, и в Западной Африке, и в Египте. Встретил новую женщину, женился во второй раз и осенью 1947 года узнал, что скоро опять станет отцом. Все, казалось, складывалось удачно. Конечно, шла гражданская война, но Израиль после прекращения британского мандата в Палестине должен был стать самостоятельным государством. Прибежищем для всех евреев мира.

Однако рождение нации получилось, мягко говоря, драматическим. На следующий день после окончания британского мандата и провозглашения независимости 14 мая 1948 года на Израиль напали пять арабских стран с целью уничтожить еврейское государство.

Подобно большинству мужчин, Георг сражался за свободу своей страны в объединенной еврейской армии. 23 мая, когда его жена могла родить в любой момент, грузовик с Георгом и его людьми попал под обстрел. Они двинули вперед в надежде спастись от снарядов, но тут увидели группу бегущих по дороге из последних сил израильских солдат. Георг понял, что, если они не вмешаются, эти люди погибнут, и отдал приказ остановить грузовик и подобрать их. В тот миг, когда машина притормозила, в нее попал снаряд, и за день до рождения сына Габи старший брат моего дедушки погиб.

В нашем роду существует много подобных историй. О тех, кто наперекор судьбе все‑таки избежал уничтожения, а затем погиб каким‑то иным образом. Один погиб на войне, как Георг, другой утонул в результате несчастного случая, как зять брата дедушки Эрнста, а кто‑то покончил с собой, что было самым распространенным. Наша шведская ветвь отличается наименьшей частотностью несчастных случаев. Возможно, потому что мы, подобно отцу, усвоили присущую нашей новой стране заботу о безопасности. Правда, сейчас мы, как уже говорилось, в отпуске, без ремней безопасности. А принимая во внимание нарастающую интенсивность дискуссии о воровстве сладостей, по крайней мере одна автомобильная авария, вполне возможно, не за горами.

— Знаешь, Лео, – говорит отец, засовывая в рот лакричный батончик, – я предлагаю тебе отныне прятать твои сладости в каком‑нибудь надежном месте. Где‑нибудь, куда Данни заглядывает не слишком часто. Скажем, в душе?

— Что ты, черт возьми, имеешь в виду? – возмущаюсь я.

Отец широко улыбается моему сыну.

— Смотри, как он разошелся. Он часто так заводится? Прежде чем сын успевает ответить, раздается звонок телефона. Это мама интересуется, как у нас дела.

— Сейчас я тебе расскажу, – говорит отец. – Они пукают и издеваются надо мной. Твой сын и твой внук. А еще они съели все конфеты.

— ЭТО ТЫ ВСЕ СЪЕЛ! – кричим мы с сыном с переднего сиденья с громогласностью Габи Лахмана.

Итак, мы продолжаем путь на юг, через провинцию Смоланд с ее лесами, красными домиками и немецкими туристами, ищущими Lebensraum[17]. На самом деле, их на дорогах так много, что поневоле начинаешь подозревать, что немцы решили осуществить то вторжение, которого так боялись мои родственники во время Второй мировой войны. Но на этот раз оснований для беспокойства, разумеется, нет, ибо, насколько я понимаю, они буквально обожают нас, наши озера и лосей, а также социально–реалистические детективные романы, написанные мрачными стариками. В их любви ко всему шведскому вообще‑то нет ничего странного. Между нашими странами уже давно сложились прочные отношения, а наши культурные, политические и экономические связи имеют давнюю традицию. И началось это задолго до мировых войн и уничтожения евреев. На самом деле, к моменту прихода Гитлера к власти немногие из европейских стран состояли в таких хороших отношениях с Германией, как Швеция. Стало быть, выработать линию поведения, когда правда о деяниях нацистов стала просачиваться наружу, было наверняка не очень‑то легко. Особенно потому, что там были замешаны немалые суммы денег, которые мы зарабатывали на поставках немецкой военной машине железной руды и шарикоподшипников. Это, кстати, продолжалось еще долгое время после того, как осуществляемые немцами массовые убийства получили широкую огласку, причем невзирая на давление со стороны Англии и США. Поставки прекратились только в ноябре 1944 года, за шесть месяцев до окончания войны. Некоторые историки считают, что Швеция тем самым способствовала продлению как войны, так и уничтожения евреев.