Агент Византии - Гарри Тертлдав

Раздосадованный, он остановился, выглянул из-за двери кабинета и спросил проходившего мимо чиновника:

– Какому святому посвящен сегодняшний день?

– Святому Муамету.

– Спасибо.

Аргирос разозлился на собственную глупость. Он не должен забывать такое, учитывая, что святой Муамет был одним из его любимых святых в календаре.

Дурное настроение испарилось, когда Василий спускался по лестнице Претория, имперской канцелярии, в которой он работал. Здание располагалось на Месе, главной улице Константинополя – самого роскошного города мира. Если бы Аргирос не стал магистром, вряд ли он когда-нибудь попал бы в столицу.

Процессия священников в черных рясах двигалась вдоль Месы с запада, направляясь к великому собору Святой Софии. Некоторые прелаты несли высокие свечи, другие – деревянные кресты, тогда как один шел с образом святого. Аргирос благочестиво перекрестился, услышав гимн: «Нет иного Бога, кроме Господа, и Христос – Сын его».

Он улыбнулся. Если бы даже все перепуталось, один этот гимн напомнил бы ему, какой сегодня день. Хотя Муамет умер почти семьсот лет назад, его религиозная поэзия до сих пор трогала каждого доброго христианина.

Магистр понаблюдал за проходящей процессией, а затем зашагал по Месе туда, откуда она появилась. Его дом находился в центральной части города, между церковью Святых Апостолов и акведуком Валента. Он ускорил шаг. Жена Елена и маленький сын Сергий ждут его. Обычно суровые черты длинного лица магистра смягчились при воспоминании о мальчике. Сергий уже подрос и, узнавая отца, когда тот приходил вечером домой, широко улыбался беззубым ртом. Агрирос с изумлением покачал головой: как же быстро летит время. Еще пару месяцев назад младенец напоминал ему лишь вечно плачущий комочек плоти. И вот уже дитя начинало осознавать самого себя.

Только из-за Елены и Сергия Аргирос готов был смириться с должностью магистра. Если бы он не приехал в Константинополь, он никогда бы не встретился с ней, и их сын так и не появился бы на свет. Об этом даже подумать страшно.

Он свернул на север от Месы, в лабиринт узких улиц. Эти улочки резко отличались от тесных и грязных переулков балканского города, в котором вырос сам Аргирос. Городской план и строгие законы предписывали мостить булыжником все константинопольские мостовые, ширина их должна составлять по крайней мере дюжину футов, а балконы не приближаться к противоположной стене ближе, чем на десять футов и быть в высоту пятнадцать футов от земли, чтобы не заслонять свет и не мешать проветриванию.

С наступлением темноты магазины и таверны закрываются, а их хозяева высыпают на улицы. Весь мир приезжает по делам в Константинополь. На улицах стречаются персы в войлочных шапках, старинные соперники римлян; носатые арабы, соплеменники Муамета, в развевающихся одеяниях; плосколицые и немытые кочевники из северных степей; белокурые строптивые германцы в штанах. Кроме иностранцев, здесь полно выходцев из всех уголков Римской империи: коренастых, бородатых армян, смуглых, часто бритоголовых египтян, широколицых склавенов из бассейна Дуная, карфагенян, итальянцев; даже несколько испанцев с изумлением любуются чудесами столицы.

И, наконец, сами константинопольцы. Аргиросу, живущему в столице всего пару лет, местные жители казались похожими на черноголовых воробьев. Они суетливы, напористы, всегда в поиске новых возможностей, неизменно любопытны и быстро теряют интерес ко всему, что уже утратило новизну. Сам человек основательный и суровый, он находил жителей столицы совершенно очаровательными и крайне ненадежными.

Аргироса также раздражала их эгоистичность и равнодушие к другим. Вот и сейчас он заметил, как толпы людей безучастно спешат мимо лежавшего в сточной канаве человека, точно его вовсе не существует. Еще можно понять, если бы человек был бродягой. Так нет же. Он чист и ухожен, и одет в хорошее парчовое платье. И не похоже, чтобы был пьян.

Бормоча что-то под нос, магистр наклонился, чтобы помочь несчастному. Может быть, он эпилептик и скоро придет в чувство. Многие люди по-прежнему суеверно боятся эпилепсии, хотя Гиппократ еще за четыреста лет до Рождества доказал, что это такая же болезнь, как и любая другая.

Аргирос дотронулся до лба человека и тотчас отдернул руку, будто прикоснулся к пламени. Так и есть: у человека жестокая лихорадка. Приглядевшись, магистр заметил красную сыпь на лице и руках больного.

– Матерь Божья, помоги! – шептал Василий, долго и тщательно вытирая правую руку об одежду. Он дорого бы дал, лишь бы не прикасаться к коже этого человека.

– Эй! – окликнул он прохожего, в котором по платью и манерам можно было угадать местного жителя. – Ты из этого района города?

Мужчина остановился и подбоченился.

– А если и так? Тебе-то что?

– Скорее вызови врача. – В каждом округе был свой врач, чтобы следить за системой канализации и распространением заразных болезней. – Похоже, этот человек болен оспой.

– Может быть, ты ошибся, – сказала Елена Аргира тем же вечером. – А если нет, может быть, это единичный случай.

– Молюсь, чтобы ты оказалась права, – ответил Аргирос.

Его всегда удивляло, как его жене удавалось во всем видеть светлые стороны. Иногда он объяснял это тем, что она на восемь-девять лет моложе его, тридцатилетнего. Но и в свои двадцать он отнюдь не был великим оптимистом. Очевидно, просто она обладала более светлой и жизнерадостной натурой.

Они отличались как физически, так и эмоционально. Аргирос – высокий и худой, с угловатыми чертами лица и темными грустными глазами, – как будто сошедший с иконы. Елена ростом едва доставала ему до плеча. Несмотря на темные волосы, высокие и широкие скулы, ее ладная фигура и синие глаза напоминали о склавенских[14]предках.

Сергию, думал Аргирос, посчастливилось: мальчик походил на мать.

– Не понимаю, как это может быть оспа, Василий, – продолжала Елена. – Последний раз эпидемия в городе была в пору, когда мой отец был еще мальчишкой.

– Но Бог не остановится перед тем, чтобы наслать новую, если Он сочтет нас, грешных, заслуживающими этого.

Елена перекрестилась.

– Kyrie eleison, – воскликнула она. – Помилуй, Господи!

– Верно, помилуй нас, Господи, – повторил Аргирос.

В перенаселенном Константинополе оспа могла распространиться, подобно пожару. После чумы это самая страшная болезнь, какую знала империя. Целые века проходили без эпидемий чумы, но оспу испытывало на себе, по-видимому, каждое поколение – иногда в мягкой, а иногда и в страшной форме.

Елена сумела отвлечь Аргироса от столь мрачных мыслей.

Никому из нас не под силу изменить Божью волю, практично рассудила она, – а потому сейчас нам лучше поужинать.

Ужин состоял из хлеба, оливкового масла, жареного тунца с луком-пореем и белого винограда на десерт. Вкусно, – похвалил Аргирос, хотя он до сих пор не привык так часто есть рыбу. В его родном городе чаще всего готовили козье мясо или барашка. Но здесь, на морском берегу, рыба была много дешевле. Хотя жалованье молодого магистра превосходило офицерское, раньше Аргиросу не приходилось содержать дом и семью… к тому же Елена просит нанять служанку.