Зачем коту копыта? - Татьяна Луганцева

– Человечный поступок, – пискнула Груня.

– Явно не доходное дело? – спросила Таня, имея в виду театр.

– Антидоходное, – согласился Вилли. – Но Марк был рад, словно ребенок, и так возился со своим детищем, что я не возражал. Иногда туда приезжали не очень известные труппы из провинциальных театров Венгрии, Европы и стран СНГ. Зал часто был полупустым. Но Марк старался если и не получить прибыль, то хотя бы окупить затраты на содержание здания, поэтому сдавал театр в аренду на праздники, юбилеи, свадьбы. Собралась группа самородков-энтузиастов из пяти человек, которые организовали там что-то типа театральной студии. К вашему приезду Марк организовал рекламу, и на четыре заявленных спектакля билеты проданы. Но зал там небольшой.

– А вы русский? – спросил Эдуард. – Очень хорошо говорите по-русски.

– Моя мама была русской. Отца я не знал, мне известно только, что он был поляком.

– Да… – громогласно и вслух задумался Эдуард Эрикович. – Я все годы совершенно ничего не знал о судьбе Марка, хотя порой вспоминал его. Почему-то не верилось, что дела у него плохи, казалось, что если остался на Западе, выбрав себе такую судьбу, то теперь как сыр в масле катается. А когда вдруг ко мне приехал, все время говорил, что деньги его, что приглашает к себе. А выходит, ничего своего у него и не было. Правда, выглядел Марк не ахти, что уж говорить. Я еще подумал: вот, погулял человек, попил…

– Марк Анатольевич тяжело болел. У него обнаружили рак, и все было предрешено. В Россию он отправился, желая проститься с родиной. Врачи прогнозировали, что жить ему осталось месяца два-три, но ошиблись. Жалко, что вы его не застали, не попрощались.

– Вот почему он так старо выглядел, – понял Эдуард. – Хотя бы сказал чего…

– Он не распространялся о своих проблемах и о своем самочувствии, в целом был очень позитивным человеком. Моя мама за это его и любила. Наверное, понимала его и принимала таким, каким он и был, – пожал плечами Вилли.

– Извините… – опять пискнула Груша.

– Да? – покосился на нее Вилли.

– А каких бабушки и дедушки я должна нарисовать портреты? Марк просил об этом нашего режиссера. Сколько же им лет?

– Я не очень хорошо понимаю, о чем речь. – Вилли снова пронзил Аграфену острым взглядом. – Говорите, бабушка и дедушка? Когда Марк жил с моей матерью, он перетащил к нам своих тетку и дядю из Советского Союза, которых назвал единственными своими родственниками. Люди они уже были не молодые, к жизни за границей не приспособленные, языков не знали. Моя мама прониклась к ним симпатией, взяла их под свою опеку. Марк бросил нас через пять лет и уехал в неизвестном направлении. Его родственники, которых он почему-то называл дедушкой и бабушкой, оказались в затруднительной ситуации, если не сказать, что в шоковом состоянии. Они не знали, что им делать. Нам с матерью они были никто, квартиру свою в России они продали. Мы их выгнать на улицу не могли. Мать моя была порядочная женщина, да и привязалась уже к старикам. Так они с нами и остались жить. Конечно, странная ситуация, но иногда и чужие люди могут стать родными. Хотя многим этого не понять. Еще раз говорю: доброта моей матери была безгранична.

– Вот как раз наша Груня очень даже может вас понять, – громко заявила Татьяна. И тут же заохала: – Да что все время ты делаешь? Совсем мне ноги оттоптала. Разве я не правду говорю? Ты же у нас как Мать Тереза!

– Я рад, что хоть кто-то может это понять. – Вилли опять взглянул в зеркало заднего вида на Аграфену, чем в очередной раз вогнал ее в краску.

«Хорошая тренировка для сосудов, но сейчас она уместнее Тане – может, быстрее бы закончилось действие лекарства. А мне вот совсем ни к чему, выгляжу как дурочка», – подумала Груня. И вслух спросила:

– А сделать их портреты Марк попросил, наверное, ради успокоения совести? Чтобы попросить прощения у брошенных ранее родственников?

– Не знаю, что и ответить. Вроде головой Марк не тронулся, скончался в трезвом уме и здравой памяти. Видите ли, его родственники, так называемые бабушка и дедушка, умерли и похоронены на местном кладбище, недалеко от отеля. Так что я понятия не имею о каких-то там портретах.

– Похоронены? Совсем? – оторопела Груня.

– Нет, частично! – хохотнул Эдик. – Извините…

– Совсем, оба, – серьезно подтвердил Вилли. – Они жили всю жизнь вместе и умерли легко, друг за другом, как говорится, в один день. Повторяю: я не знаю, зачем Марк просил их нарисовать.

Пассажиры катафалка примолкли. Затем раздался чей-то истерический смешок, его подхватил нестройный хор, а вскоре просто истерический гогот прокатился по просторному салону похоронного автомобиля. У них постоянно что-то не складывалось! Мало того, что Марк скончался, а теперь еще оказалось, что то, ради чего он все это и затеял, вызвал русскую труппу, тоже не существовало – портреты писать было не с кого, люди умерли.

– Повезло тебе, Груня!

– И едем на катафалке, что опять же знаково в свете заказа на портреты, – мрачно отметила Аграфена.

– Ну, не стоит относиться к случайному совпадению трагично, просто так получилось, – возразил Вилли, – дальше все у вас пройдет радостнее.

– Надеюсь, – мрачно откликнулся Эдуард Эрикович. – А то прилетели, как идиоты… Я-то могу подтвердить слова Груни – Марк, когда был у меня, очень настаивал, чтобы вместе с нами в путешествие отправилась именно эта художница и именно для того, чтобы нарисовать портреты «бабушки с дедушкой»! Все, что вы сейчас сказали, лично у меня вызвало шок. Извините, Вилли, а вы по жизни чем занимаетесь?

– Да это не столь важно…

– Извините, уж важно! Мы едем к вам домой в странной машине после неприятных известий, что все умерли, и имеем право знать, – не согласился с ним Эдуард Эрикович. – Я в ответе за своих людей! За свою труппу!

– Я похож на маньяка? – удивленно поднял красивую бровь мистер Совершенство.

– Да кто вас знает! Хотя, судя по тому, как легко вы вытащили нас из «обезьянника», наверное, имеете вес, – здраво рассуждал Эдуард Эрикович.

– Или деньги, – буркнул Вилли и остановился.

– Вот вы и ответили!

– Мы приехали, – сказал Вилли.

– А поминки будут? – осторожно поинтересовался режиссер.

– То есть кушать хотите? Конечно, сейчас поедим, – правильно понял хозяин.

Он вышел из машины и открыл дверцу. Всем дамам подавал руку, чтобы помочь выбраться. Настенька неловко споткнулась и упала всем своим красивым телом, просто плашмя, на Вилли.

– Ой, простите! – Ее светлые волосы коснулись его щеки, а губы почти губ. – Я так взволнована… и такая неловкая…

Мачо удержал ее за талию и поставил на ноги.

– Ничего страшного!

У Груни же неприятно защемило сердце. Было так ясно видно, что падение разыграно. Художница поспешно отвернулась и невольно залюбовалась открывшимся ее глазам пейзажем.