Волшебники - Лев Гроссман

В столовой Элиот все время садился со своими друзьями. Эта компания, занятая исключительно собой, то и дело разражалась демонстративными взрывами смеха и очень мало интересовалась другими студентами. Что-то отличало их от всех остальных: похоже, они четко знали, кто они есть, и не нуждались в общественном подтверждении своего статуса.

Квентин, терзаемый беспардонной изменой Элиота, поневоле довольствовался обществом других первокурсников. Общество было не так чтобы очень светское: все больше молчали и оценивали друг друга, словно прикидывали, кто кого победит в смертельном интеллектуальном бою. Другими словами, эти девятнадцать закаленных бойцов очень походили на Квентина, а он не привык общаться с себе подобными.

Единственным человеком, с которым он, как и весь первый курс, очень хотел бы сблизиться, была Элис, создательница стеклянной зверюшки — но ее застенчивость, при всей академической продвинутости, доходила до такой степени, что даже заговаривать с ней не стоило. На вопросы в столовой она отвечала односложно и шепотом, не поднимая взгляда от скатерти, — создавалось впечатление, что ее гложет какой-то безмерный стыд. Элис была почти патологически неспособна смотреть кому-то в глаза и постоянно завешивала лицо волосами. Став помимо воли предметом всеобщего внимания, она испытывала тяжкие муки.

Квентин представить себе не мог, кто мог так запугать эту девочку — с ее-то талантами! Стремление победить ее в честной борьбе понемногу уступало желанию взять ее под свою защиту. Счастливой он ее видел один-единственный раз, когда Элис, оставшись одна, пустила камешек через весь фонтан и угодила между ног каменной нимфе.

Жизнь в Брекбиллсе подчинялась строгим правилам, доходящим во время трапез почти до уровня фетишизма. Обед подавали ровно в половине седьмого — опоздавшим не разрешалось садиться, и они ели стоя. Преподаватели и студенты сидели за одним бесконечным столом с мистической белизны скатертью и разномастными серебряными приборами. Освещение обеспечивали батальоны уродливых канделябров. Кормили здесь, вопреки традиции частных школ, отлично, на старый французский лад. Преобладали солидные блюда середки века вроде тушеной говядины и лобстера-термидора. Первокурсники под началом сурового Чамберса заменяли официантов и обедали после всех остальных. Третьему и четвертому курсам разрешалось выпить бокал вина, пятому, или финнам, как их почему-то все называли, — два бокала. Четверокурсников было всего десять вместо положенных двадцати, и все вопросы на эту тему решительно пресекались.

Квентин усваивал все это с быстротой моряка, выброшенного на чужой континент: либо выучишь местный язык, либо будешь съеден аборигенами. Два первых месяца пронеслись незаметно. Желтые и красные листья, словно гонимые незримыми метлами — может, так оно и было? — устлали Море, и шкуры древесных зверей в Лабиринте сделались пестрыми.

Каждый день после уроков Квентин гулял полчаса по кампусу. Однажды он наткнулся на крошечный виноградник: ржавые проволочные опоры для лоз напоминали канделябры в столовой. Виноград уже убрали, и только местами висели сморщенные изюминки.

Еще через четверть мили, в конце узкой лесной тропы, обнаружилось поле, разбитое на квадратики — травяные, каменные, песчаные, заполненные водой. Два квадрата были покрыты металлом, похожим на почерневшее серебро.

Никакой видимой ограды вокруг колледжа не было. С одной стороны протекала река, три остальные окружал лес. Преподаватели, как полагал Квентин, тратили много времени на защитные чары, делающие Брекбиллс невидимым для посторонних: они постоянно обходили территорию по периметру и вызывали друг друга с уроков, чтобы посовещаться.

Как-то в конце октября профессор Марч попросил Квентина задержаться после практических занятий. На ПЗ студенты занимались собственно чарами; совершать позволялось лишь простейшие действия под жестким контролем преподавателя, но все-таки это был маленький оазис после бескрайних песков зубрежки.

Этот урок сложился для Квентина неудачно. Класс для ПЗ напоминал химическую лабораторию: несокрушимые каменные столы, испещренные древними пятнами, и вместительные глубокие раковины. В воздухе клубились чары, установленные поколениями брекбиллсских профессоров для того, чтобы студенты не навредили друг другу или самим себе. От них исходил легкий запах озона.

Партнер Квентина Сурендра, припудрив руки белым порошком (мука и пепел сожженного бука в равных частях), начертал в воздухе знаки свежесрезанным ивовым прутиком, после чего навел прут на свой шарик (по кличке Ракшас[9]) и аккуратно разрезал его пополам с первой попытки. Однако когда Квентин проделал те же манипуляции со своим шариком (по имени Мартин), тот лопнул, как перегоревшая лампочка. Квентин еле успел прикрыть глаза от осколков. Все остальные вытягивали шеи, чтобы полюбоваться на это зрелище: атмосфера на ПЗ царила не слишком товарищеская.

Просьба профессора остаться после урока тоже не улучшила настроения. Пока Марч болтал с кем-то в холле, Квентин сидел на одном из несокрушимых столов и думал свою мрачную думу. Некоторым утешением служило то, что Элис тоже попросили остаться: она устроилась у окна, задумчиво глядя на медленно струящийся Гудзон. Шарик, как миниатюрный спутник, описывал круги над ее головой и порой стукался о стекло. Ей магия почему-то дается без всяких усилий — или это только со стороны так кажется? Квентину не верилось, что Элис приходится так же трудно, как и ему. Неизменно бледное лицо Пенни тоже маячило в классе: он носил форму, как все, но ирокез ему позволили сохранить.

Профессор Ван дер Веге, вошедшая вместе с Марчем, сообщила без предисловий:

— Мы располагаем перевести вас троих на второй курс в весеннем семестре. Вам понадобится много работать, чтобы сдать в декабре экзамен за первый год и потом не отстать от второкурсников, но вам это по силам, не так ли?

Вопрос был скорее риторический: всё уже решили за них. Трое студентов переглянулись и опять отвели глаза. Долгий опыт научил Квентина не удивляться, когда его оценивали выше всех остальных. Кошмар с разлетевшимся в пыль шариком понемногу уходил в прошлое, но в будущем, похоже, придется вкалывать будь здоров. Он даже не был уверен, хочется ли ему пропускать этот год.

— Чтобы нас продвинуть, кого-то придется оставить на второй год? — Вопрос Пенни бил в самую точку: в Брекбиллсе на каждом курсе учились двадцать студентов — ни больше ни меньше.

— Одни студенты обучаются быстрее других, — ответила на это профессор. — Мы хотим, чтобы каждый находился в наиболее удобной для него обстановке.

Больше вопросов не было. После подобающей случаю паузы профессор Ван дер Веге расценила их молчание как согласие и сказала:

— Прекрасно. Желаю удачи.

Таким образом Квентин, едва успев привыкнуть к первой фазе своей брекбиллсской жизни, перешел в другую, куда более мрачную. До сих пор он не только работал, но и бездельничал, как и все: шлялся по кампусу и проводил время в общей комнате первого курса — не слишком опрятной, но уютной, с камином, сильно покалеченной мягкой мебелью и набором «развивающих» игр (магических вариантов викторины «Тривиал персьют», где недоставало карточек, фишек и кубиков). В стенном шкафу хранилась контрабандная аппаратура — старая приставка для видеоигр, подключенная к еще более старому телевизору. Вырубалась она каждый раз, когда кто-нибудь произносил заклинание в двухстах ярдах от нее, то есть почти постоянно.