Прыжок в устье Леты - Данияр Каримов

на задуманное. Ольга, конечно, меня почти убедила, а потом и мандат чрезвычайный под нос – как нашатырь – еще раз сунула, а там фамилий с регалиями тьма тьмущая. Весь Всемирный совет автографы оставил. Чтоб я не дурил, значит. Но веры рыжей бестии все равно нет. С нее, с лисы, станет. О, кицунэ[5], со смехом, похожим на звон колокольчика.

Допустим, гипотетические Странники не слопали аборигенов, а действительно уволокли куда-то в бескрайние дали. Но почему от хваленых жучков, которыми я детей пометил, до сих пор нет сигнала? Квантовая пара работает на любом расстоянии. Автохтонов, что, в другое измерение перебрасывают?

Есть, между прочим, и такое мнение. Но разве существуют измерения кроме нашего, в которых человек оставался бы человеком? Очевидно нет, и тогда получается сущая бессмыслица. Какой прок проводить эвакуацию людей туда, где они перестают быть людьми? Или Странников интересуют сущности без привязки к конкретным физическим телам? Ох, нечисто тут, господин групп-егерь, и серой все отчетливей пахнет.

Ползком – где полозом, где юркой ящеркой, чтобы ни что, включая дозорного дрона, не приметило – пробираюсь в соседнее здание, затем в следующее. Знай наших! Меня к офицерскому званию на Гиганде не за красивые глазки представили. На войне мало зоркого глаза и твердой руки. Незаметность и внезапность – вот половина победы. Первый удар – он мощный самый.

Старые половицы под тяжестью тела жалобно скрипят, но не беда. Здесь от ветра все скрипит, все на последнем издыхании стонет. В здании на противоположном краю площади с невообразимым шумом рушится межэтажное перекрытие. Мертва ваша Надежда, безнадежно мертва. Но ничего, уж мы-то найдем способ незаметно пробраться в этот треклятый павильон. Если нас хорошо припрет, мы взломаем даже сингулярность, если, конечно, Земля не плоская. Но ведь не плоская, а иначе вся космогония коту под хвост.

Чур меня, чур! Нам в суеверия верить нельзя: современный человек должен стоять на ногах твердо, опираясь на трезвый рассудок, здоровый скепсис и проверенные знания, но у самого павильона отчего-то хочется перекреститься, истово, искренне, и есть отчего. Ай да групп-егерь! Нашел-таки как в логово метаморфов с другой стороны войти, хоть и надеялся втайне, что нет его, черного входа, а я – примитив, дубина, и в оценках окружающей реальности субъективен и трижды не прав. Теперь же точно знаю: конструкция сквозная, как тоннель, и это открытие ставит жирный крест на расхожей гипотезе о существовании подпространственного перехода, портала в другое измерение или врат в неизвестность. Если фасад павильона – лаз в кроличью нору Странников, то выход из нее должен бы быть не на этой планете. Или не располагаться рядом со входом, по крайней мере.

Граница между Надеждой и ввинченной в ее истлевшее тело аномалией, заметна сразу. Она делит старую комнату, часть пространства которой поглотил чужой объект, ветхую мебель, мимо которой ползу, и, пожалуй, само время под неестественно правильным, прямым углом. Там, позади, пахнет тленом и плесенью, а здесь свежо, будто после грозы, и вроде озоном пахнет. Двухцветная кафельная плитка, выложенная на полу в шахматном порядке, по ту сторону покрыта сетью трещин, кое-где разбита или вовсе рассыпалась в прах, а по эту – блестит как новенькая и вроде только-только вымыта начисто. Ни пылинки, ни скола. Половина антикварной софы, не затянутая аномалией за локальный горизонт событий, вспучилась и выпустила сквозь истлевшую обивку ржавые пружины, вторая же – хоть сейчас садись, да только жутко. Ее словно что-то в воздухе держит. Но что?

Я специально рукой над софой провел, потом снизу пошарил. Змеиное молоко, лягушачьи уши! Не может софа просто так на двух ножках стоять. А потом пальцы натыкаются на что-то мягкое, и я тяну это на себя, наружу…

– Стоять! – Никифор выступил из глубины павильона под неоновый свет, легко удерживая в вытянутой руке тяжелый скорчер. Ствол дезинтегратора был направлен в живот пеннивайза. Клоун звенел бубенцами, весело пританцовывая на месте, и улыбался, словно не видел перед собой реальной угрозы. От метаморфа пахло свежей сдобой и ванилью, и Еловский, забывший за годы, проведенные вне Земли, о домашней выпечке, невольно сглотнул набежавшую слюну. От самого Никифора несло потом, оружейным маслом и грязью.

Девочка лет четырех-пяти, которую пеннивайз привел к павильону, испуганно захныкала.

Эфир загалдел встревоженными голосами. Сознание Никифора вычленило Ольгу и Всеволода Марковича, устроивших перепалку. Глава миссии требовал немедленно завершить операцию и эвакуировать стрелка. Рыжая отбрехивалась, попутно отдавая команды дрону, который оказался не беспомощным дозорным, а вполне себе боевым автоматом, и одновременно пыталась напомнить Еловскому о чувстве долга и ответственности, но Никифор не ощущал внутри ничего, кроме звенящей пустоты, вынесенной из черного сердца аномалии. В свободной от оружия руке он держал маленькую курточку с алым пятном на воротничке.

– Иди сюда, маленькая, – позвал ребенка Никифор, стараясь произнести это как можно мягче, но голос от волнения дрожал. Девочка вопросительно посмотрела на клоуна, потом перевела взгляд чистых голубых глаз на Еловского и отрицательно замотала головой.

– Иди же, не бойся, – повторил Никифор и нашел в себе силы улыбнуться так, будто не держал на мушке опасного и непредсказуемого противника. – Я – добрый человек. Хочешь, отведу туда, где хорошо, есть новые игрушки и живут взрослые? Как я.

– Взрослых не бывает, – нерешительно сказала девочка. Звон бубенцов стал громче, а запах ванили разбавил цветочный аромат.

– Но я же есть, – сказал Никифор как можно мягче. – Стою здесь, перед тобой. Настоящий, а не ростовая кукла, которая держит тебя за руку.

Девочка опустила голову и затеребила подол ветхого платьица. Истекла патокой долгая секунда, за ней потянулась другая. Ветер за спиной странной пары погнал через площадь лоскут пластиковой пленки. Потом девочка решилась и сделала было шаг навстречу, но метаморф и не подумал отпустить ее ручку.

– Отпусти ребенка, – с угрозой сказал Еловский. Метаморф, будто не понимая, чего от него хотят, продолжал пританцовывать и глупо улыбаться, сжимая детскую ладошку. Пройти в павильон он не мог: мощная фигура групп-егеря занимала весь проход.

– Никифор, мальчик мой, – надрывался в наушнике Всеволод Маркович, непостижимым образом заглушая другие голоса в эфире. – Умоляю тебя, уходи оттуда! Тебе не нужно никому ничего доказывать: ни человеческую природу, ни человечность! Прошу, уходи немедленно! Мы отправим тебя на Землю, а потом, если надумаешь, на Гиганду. Куда пожелаешь, только скажи!

– Отпусти, ну! – Еловский, игнорируя увещевания, в искренности которых он не без оснований сомневался, недвусмысленно качнул перед пеннивайзом стволом оружия.

– Ох, и дуболом, – вдруг отчетливо произнес метаморф голосом