Девчонки и прогулки допоздна - Жаклин Уилсон

– Если ты съешь все сливы, завтра тебя так пронесет, что не вылезешь из туалета. И ей уже не будет казаться, что ты очень милый.

– Завтра суббота, и я не иду в школу. Ха-ха-ха, – отвечает Цыпа, засовывая в рот целую сливу.

– Цыпа, не жадничай и веди себя прилично. О боже, ты же подавишься! – Анна вскакивает со стула и хлопает его по спине.

Слива вылетает у Цыпы изо рта и шлепается на пол.

– Моя слива! – возмущается Цыпа и собирается ее поднять.

– Не трогай, она грязная. – Анна быстро заметает сливу метелкой.

– Цыпа в своем репертуаре, – говорю я. – Посмотри на него, он весь чумазый.

– У него сегодня была китайская живопись. Только, по-моему, Цыпа рисовал не пальцем, а всем телом. Пойдешь в ванную, малыш?

– Только чур я первая.

Анна меряет меня взглядом. Обычно я принимаю ванну поздно вечером. От этой привычки я отступаю только в том случае, если куда-нибудь ухожу. Анна колеблется. Мы намеренно обходим молчанием вчерашнюю ссору и сегодняшний утренний разговор. Я вижу, как Анна борется с собой: без крайней необходимости ей не хочется портить нашу дружескую беседу.

Я пулей вылетаю из кухни – прежде чем она придумает, что делать дальше, – и мчусь в ванную комнату. Поспешно намыливаюсь, радуясь, что зеркало запотело от пара. Дурацкая угроза анорексии и булемии уже миновала, и я стараюсь принимать свое тело таким, какое оно есть – а суровая действительность твердит, что я довольно пухленькая. На первом серьезном свидании желательно выглядеть худощавой! Я натягиваю лучшие брюки и кружевной топик, решаю, что они слишком меня обтягивают (и зачем только я съела три куска фруктового хлеба!), напяливаю мешкообразные штаны и рубашку, прихожу к выводу, что одета слишком небрежно, надеваю платье – оно выглядит чересчур нарядно. Я стою в одних трусах и перебираю одежду в шкафу и в конце концов опять облачаюсь в лучшие брюки и кружевной топик.

Время несется со страшной силой. Я накрашиваюсь – замазываю на коже все намеки на прыщики. Подвожу глаза – пусть кажутся большими и зовущими, подвожу тушью ресницы, чтобы можно было ими мило хлопать. Губную помаду откладываю в сторону – не хочу перемазать Рассела. Теперь нужно что-то сделать с волосами. Я размахиваю самой жесткой щеткой и изо всех сил стараюсь пригладить непослушные патлы, которые, намокнув в ванне, завиваются сильнее обычного. Макияж закончен, но мне по-прежнему гадко смотреть на свое изображение в зеркале, хотя вчера я выглядела еще кошмарнее, но при этом именно меня нарисовал Рассел. Не Магду и не Надин, а меня.

Это так удивительно, что даже не верится.

– Меня, меня, меня, меня! – напеваю я, как оперная певица перед выступлением.

Затем я спускаюсь вниз, по дороге собираясь с духом. Можно просто, без всяких объяснений, проскользнуть через холл к входным дверям. Может, так будет проще всего.

– Элли! – окликает меня Анна. Она стоит в дверях кухни. – Ты уходишь?

– Пока, Анна. – Я стараюсь держаться непринужденно.

– Элли, папа запретил тебе выходить.

– Я знаю, но его сейчас нет дома.

– О боже, за что мне все это! Элли, ты не можешь идти гулять после того, что было вчера.

– Папа перегнул палку. Ты ведь сама говорила.

– Возможно. Но если ты сейчас уйдешь, он никогда не согласится пойти на уступки.

– Он не узнает. Я вернусь домой намного раньше его.

– Я должна буду все ему рассказать.

– Но ты ведь не скажешь, правда?

– Не знаю. Слушай, Элли, может, ты пригласишь этого Рассела к нам? Вы повидаетесь, и при этом ты не нарушишь папиного запрета.

– Я не знаю номера его телефона. Я даже не знаю его фамилии. Мне обязательно надо с ним встретиться. Иначе он подумает, что я его продинамила, и тогда я его больше не увижу.

– Он тебе так сильно нравится?

– Да. Ну Анна, пожалуйста. Мне ужасно важно с ним встретиться.

– Как я могу тебя отпустить? А вдруг что-нибудь случится?

– Что может случиться? Послушай, мы встречаемся во «Флауэрфилдсе». Скорее всего, пойдем в «Макдоналдс». Или в пиццерию, не знаю. Я ему объясню, что мне надо пораньше вернуться домой – в самом деле пораньше. К девяти. Ну хорошо, скажем, к половине десятого. Пожалуйста, Анна. Пожалуйста, отпусти меня. Я даю слово, что вернусь к половине десятого. Я тебя не подведу. Пожалуйста, верь мне. Ну пожалуйста.

– Ладно, иди, упрямица, – Анна дает мне пятерку.

Я обвиваю ее руками и крепко целую.

– Какая же ты замечательная! – говорю я и выскакиваю на улицу.

От радости я бегу всю дорогу вприпрыжку и только в автобусе, идущем в город, начинаю нервничать. Что сказать Расселу при встрече? «Привет, Рассел», – бормочу я себе под нос, широко улыбаясь и легко помахивая рукой. О боже, на меня смотрят. Наверное, думают, что девочка чокнулась – сидит, что-то бурчит и машет себе самой. Тело под кружевным топиком покрывается потом. Кружево дешевое и потому колется. Я чешу себя обеими руками. Теперь все подумают, что у меня блохи.

Когда я встречу Рассела, нужно быть абсолютно спокойной. Не ухмыляться, не бормотать, не махать рукой и, естественно, не чесаться – а то он меня изобразит в виде обезьяны.

Автобус плетется целую вечность. Меня мучает страх: вдруг я опоздаю, а он решит, что я не приду. О, Рассел, конечно же я приду. Я не послушалась отца, запугала бедную Анну – рискнула всем ради встречи с тобой.

Я выскакиваю из автобуса, как только он въезжает в город. Несусь во все лопатки к торговому центру «Флауэрфилдс». Останавливаюсь и с трудом перевожу дыхание. У меня еще минута в запасе. Я первая.

И последняя.

Я жду.

Рассел опаздывает.

Я жду, жду и жду.

Рассел все не идет и не идет.

Я жду до восьми.

Затем, с трудом сдерживая слезы, волочусь домой.

– О, Элли! Слава богу. Умница. Я тебя не ждала так рано, – говорит Анна.

Затем смотрит мне в лицо:

– Элли, дорогая, что стряслось? Рассел вел себя как-то не так? Он чем-то тебя огорчил?

– Ничем он меня не огорчал. Он вообще не явился! – я издаю стон, и внезапно все скопившиеся внутри меня слезы брызжут из глаз – как вода в «Титанике».

Хорошо, что Цыпа уже в постели, а папы еще нет. Мы с Анной вдвоем. Она обвивает меня руками, а я утыкаюсь ей в плечо и реву. На Анне новый бледно-голубой свитер, подарок ее подруги Сары, а у меня на ресницах толстый слой туши.