Черная вдова - Анатолий Безуглов

Лена уехала в скверном настроении. Как она ни храбрилась, Глеб видел, что кража выбила жену из колеи. Он решил по её возвращении провести вечер дома. Купил её любимый торт «Пражский», охладил бутылку шампанского, до которого жена была большая охотница. Надо было развеять её хандру. В конце концов, с кражей бриллиантов жизнь ведь не кончалась! Не в этих блестящих побрякушках счастье!

Часу в седьмом, когда Лена вот-вот должна была переступить порог, раздался телефонный звонок.

— Глеб? — послышался в трубке медлительный отдышливый голос. — Здравствуй! Узнал?

— Как же! Добрый вечер, Николай Николаевич! — обрадовался Ярцев. — Из Москвы звоните?

— Зачем же… Я тут, в Средневолжске.

— В Плёсе?

— Нет, в «Волжской».

В Плёсе, живописнейшем пригороде Средневолжска, располагалась дача, на которой жило приезжее высокое начальство. Там обычно и останавливался Николай Николаевич Вербицкий. Правда, гостиница «Волжская» самая лучшая в городе, но все же…

— Давно у нас? — полюбопытствовал Глеб.

— Третий день… В командировке… Послушай, Глеб, ты не мог бы навестить старика?

— О чем речь! С удовольствием! В каком вы номере?

— Тридцать втором.

— Буду у вас через пятнадцать минут! — не дал договорить ему Ярцев.

Глеб быстренько переоделся и, досадуя, что опять обрекает Лену на одиночество, черкнул ей записку: «Фери! Приехал Вербицкий, зачем-то вызвал меня в гостиницу. Целую».

«Ничего, — успокаивал себя Глеб, спускаясь к машине, — не обидится. Должна понять. Не кто-нибудь, сам Николай Николаевич!»

По дороге в центр, к «Волжской», Глеб мучительно размышлял, зачем он понадобился Вербицкому. Тот был другом отца. Собственно, дружбы-то особой не замечалось. В своё время Вербицкий занимал должность председателя облисполкома, а Семён Матвеевич работал управляющим облсельхозтехники. Их связывала, насколько понимал Глеб, скорее уж служба. Потом Николай Николаевич перебрался в Москву, стал начальником главка и членом коллегии министерства. Наезжал в Средневолжск редко, последний раз — в прошлом году. Для отца это были счастливые дни: Ярцев-старший мечтал переехать в столицу, надеясь на помощь Николая Николаевича Вербицкого. Тот вроде обещал, но…

«Может, теперь Вербицкий вытащит отца снова хотя бы в область? — подумал Глеб. — Дай-то бог».

Единственно, что смущало Ярцева, почему начальник московского главка остановился не в Плёсе? А вдруг он уже не член коллегии? Тогда…

И все же Глеб волновался, когда постучал в дверь тридцать второго номера гостиницы: он сам втайне надеялся, что знакомство с Николаем Николаевичем может сыграть роль в его, Глеба, судьбе.

— А ты, я смотрю, все такой же добрый молодец! — с улыбкой встретил Глеба столичный гость. — Располагайся.

Глеб сел в кресло, огляделся. Номер «люкс» производил впечатление: толстый ковёр на полу, цветной телевизор, хрустальный графин со стаканом на столе, бар-холодильник. В полуоткрытую дверь была видна солидная деревянная кровать под роскошным покрывалом.

— Тоже вполне, — сказал Вербицкий, словно отвечая на невысказанный вопрос Глеба. — Дачи нынче не в моде. — И, покончив с этим, спросил: — Ну, рассказывай, как живёшь?

— Спасибо, Николай Николаевич, все нормально. Вы знаете, папа…

— Знаю, знаю, — кивнул Вербицкий, — мне Копылов сказал, что он в Ольховке. У тебя в семье, надеюсь, полный порядок?

— Лично я доволен, — на всякий случай улыбнулся Глеб.

— А жена? Лена, кажется? — подмигнул Николай Николаевич.

— Да, Лена. Вы же знаете, она из Кирьянова. Инженер. А я ввёл её в круг интересных людей. Потом у меня самого есть перспектива. На будущий год защищаюсь.

— Кандидат наук — звучит, — благосклонно кивнул Вербицкий.

— Сто семьдесят в месяц.

— Для твоего возраста весьма и весьма.

— И сразу засяду за докторскую. Мой научный руководитель считает, что материала у меня достаточно.

— А идей? — усмехнулся Николай Николаевич.

— Ну, этого добра больше чем достаточно! — прихвастнул Глеб. Впрочем, так же, как и насчёт мнения Старостина о докторской диссертации Ярцева. Но почему бы не покрасоваться перед Вербицким? Для будущего… Ведь если сам себя не похвалишь, от других не дождёшься. Скромность, конечно, украшает, но вот помогает ли?

— Что ж, успеха тебе, — пожелал Николай Николаевич. — Голова у тебя на месте, я всегда говорил.

Глеб слышал это впервые, и от слов Вербицкого сладостно защемило в груди. Авось!

— А вы как? — в свою очередь, спросил Глеб. — Татьяна Яковлевна, Вика?

— Мы с Татьяной Яковлевной стареем. Она, как ты, наверное, знаешь, на пенсии. Я, правда, не думаю. Да и не отпустят. Ну а Вику ты увидишь завтра.

— Как? — вырвалось у Глеба.

— Как говорится, не в службу, а в дружбу — сможешь встретить её? Она едет поездом.

— Конечно! О чем речь! — радостно закивал Ярцев, подумав, что это, вероятно, и есть причина, зачем он понадобился бывшему председателю облисполкома. — Но как же… А Новый год?

— Отпразднуем здесь. Знаешь, Глеб, как она иной раз тоскует по Средневолжску!

— Понятное дело, город детства.

Вербицкий встал, подошёл к бару. Фигура Николая Николаевича была довольно смешной: длинное худое тело, узкие плечи и заметно выдающийся живот, обтянутый шерстяным спортивным костюмом с белой полосой вдоль рукавов — мода пятнадцатилетней давности.

Он достал бутылку минеральной воды, открыл и предложил гостю:

— Будешь?

— Полстаканчика, если можно, — сказал Глеб и, приняв тяжёлый хрустальный стакан, осторожно поинтересовался: — Вика замужем?

Вербицкий отпил пару глотков воды, вздохнул.

— Я и сам не знаю, — как-то виновато улыбнулся он. — Дочь у нас своеобразный человек. Дитя своего времени. Мы вас плохо понимаем. Короче, увидишь, поговоришь сам. Одно гарантирую — прежнюю Вику ты не узнаешь.

Слова Вербицкого заинтересовали Глеба.

Вика… Виктория… Они учились в одной школе, только Глеб — двумя классами старше. Была худая, угловатая, с прямыми чёрными волосами. За её большой рот кто-то назвал девочку Щелкунчиком. Прозвище пристало надолго.

Это теперь Глеб понимал, сколько слез, вероятно, было пролито из-за насмешек сверстников. Но тогда…

Дети жестоки. Не сознавая того, они могут причинять нестерпимую боль и обиду друг другу, которая иной раз не выветривается из души и памяти всю жизнь.

Вику даже не защищало то, что она прекрасно рисовала. Старшеклассники, и те восхищались красочно оформленными стенгазетами, к которым приложила свою руку Вербицкая.