Потаенные места - Кэтрин Уэбб

Свет вливался в машинный зал через высокие окна с железными рамами. Пол в нем был мокрым, воздух наполнен шумом, а стены и все остальные поверхности покрывали брызги бумажной массы. Ирен была счастлива, когда они наконец направились в небольшие помещения, где бумагу разрезали и упаковывали, а потом на склад, где женщины, бросавшие на нее пристальные взгляды, зашивали продукцию в мешки и наклеивали этикетки. С потолков свисали простые металлические светильники, а на стенах висели большие табельные часы, пробивающие на карточках время, когда работники начинают смену и заканчивают ее. Это напомнило Ирен о часах на вокзале Кингс-Кросс[30] и одном из худших дней ее жизни, с которого прошло всего несколько месяцев. Она изо всех сил пыталась слушать и улыбаться. Алистер взял ее руку и сжал.

– Пойдем на улицу, дорогая, – сказал он. – Тебе сейчас не помешает глоток свежего воздуха.

– Да, – призналась Ирен. – Спасибо, что ты мне все объяснил.

– Ну и что ты об этом думаешь? – спросил он, когда они вернулись на залитый солнцем двор и медленно пошли к старому фермерскому дому, в котором размещалась фабричная контора.

– Очень впечатляет. Фабрика… гораздо больше, чем я думала. – Алистер выглядел недовольным этим ответом, поэтому Ирен поспешила добавить еще несколько слов: – Столько машин, такой шум и… пар. По всему видно, это тяжелая работа, для настоящих мужчин. И должно быть, опасная. Я имею в виду, со всем этим нужно управляться очень осторожно.

– На самом деле у мистера Тернера машины работают так же хорошо, как и у самого Фурдринье, как правило. Он незаменим, здесь уже много лет, как и большинство тех, кто находится под его началом. Что же касается опасности, она вовсе не так велика, как ты думаешь. Был лишь один серьезный несчастный случай, еще до моего рождения, но с тех пор прошло много лет.

– И что случилось?

– Это произошло на тряпичной фабрике. Жители деревни привыкли печь яблоки и картошку в углях под котлом. По чистой случайности несколько человек как раз вытаскивали их из-под котла, когда тот взорвался. Такие несчастья очень редки, работник, который присматривал за котлом, был немедленно уволен за то, что не заменил неисправный клапан.

– И много людей пострадало?

– Погибло трое, в том числе маленький мальчик, ему было всего десять лет. По рассказам, его отбросило взрывом на другой берег реки. Страшная трагедия. Могу тебя заверить, что я очень серьезно отношусь к безопасности своих рабочих.

– Как ужасно, – отозвалась Ирен.

– Да, но, кроме этого несчастного случая – и еще одного ограбления, также много лет назад, когда парня из конторы ударили по голове, – у нас больше не было никаких проблем. Ну, что мне еще тебе показать?

– О, я не знаю, – сказала Ирен, пытаясь проявить энтузиазм, которого Алистер, похоже, от нее ждал. – Тебе выбирать.

Пару секунд он смотрел на жену сверху вниз, поскольку был выше ее на целую голову.

– Я знаю, куда мы пойдем, – заявил он. – В мой кабинет, где мы выпьем по чашке чая.

Вернувшись на ферму, Ирен заглянула к Верни и его помощнику; в прежней комнате для занятий царил беспорядок, и она почувствовала себя неловко, словно явилась с проверкой, как идет ремонт, а потому ушла, предоставив им возможность без помех выполнять порученную работу. Стенам предстояло стать ярко-белыми. Камин будет оформлен порталом из полупрозрачного мрамора. Шторы от фирмы «Либерти». Лакированный стол из красного дерева от Эйлин Грей[31]. Золоченый стул от Жана Дюнана[32]. Бирюзово-серый шелковый персидский ковер, который она унаследовала от бабушки. Черная пишущая машинка «Ундервуд» и стопка дорогой бумаги высшего качества. Подобных вещей в Усадебной ферме еще не видели. Она создаст себе уголок прежней жизни, куда станет удаляться, когда реальность ее нового существования будет невыносимой. Возможно, она снова начнет писать, и это станет ее утешением. Газетная колонка Ирен – по сути, просто светские сплетни, хотя она и пыталась превратить ее в нечто большее, – с отъездом из Лондона, разумеется, прекратила свое существование. Роман, который она начала, – любовная история – остановился на четвертой главе. Когда она пыталась продолжить его, то всякий раз замирала над пустой страницей – с пустой головой и чувством собственной бесполезности. Ирен бродила по комнатам дома, заставляя Флоренс, горничную, и Клару Гослинг, экономку, прятаться от нее, чтобы без помех выполнять свою работу. Они были неизменно вежливы, но излучали нетерпение. Основная часть дома была длинной и узкой, с низкими потолками и отслаивающейся штукатуркой. Комнаты следовали одна за другой вдоль коридора. Солнечный свет лился через окна на уютные ковры и мебель, изготовленные в одном из прошлых столетий. Половицы из вяза скрипели под ногами. Воздух, казалось, раздвигался перед ней, а затем снова смыкался, оставаясь таким же неподвижным.

Ирен вошла в кабинет, типично мужскую комнату с темными дубовыми панелями на стенах и кожаными корешками книг, стоящих в шкафах, где на некоторое время задержалась перед портретом родителей Алистера. Алистер был очень похож на отца – в честь которого его назвали – и очень мало напоминал мать. Табита Хадли была невысокой серьезной женщиной с близко посаженными глазами и слишком маленьким ртом. На свадебном портрете она была одета в нарочито викторианское платье с обилием оборок, кружев и лент, но все равно выглядела мрачно. Ирен задавалась вопросом, что бы чувствовала Табита Хадли, если бы дожила до того времени, когда ее малыш стал подрастать, и увидела бы, как мало черт он у нее перенял. Сын был совсем на нее не похож. На одной из фотографий, которая была сделана, когда Алистеру было лет семь, он обнимал мохнатого терьера; и уже тогда на его лице проступали черты – правда, еще не совсем оформившиеся, – которые он должен был обрести, окончательно возмужав. Его глаза излучали теплый свет. Алистер-старший, наверное, был весельчаком, подумала она, или у младшего Алистера была добрая няня. Конечно, ни один ребенок, воспитанный только Нэнси, не мог выглядеть таким счастливым.

Из окна, выходящего на южную сторону, она видела, как ветер шевелит длинную траву под яблонями и грушами, растущими в саду. На юго-западе вниз по склону холма спускалась дорога, в конце которой виднелась церковь Святого Николаса, окруженная кладбищем, заросшим лютиками. Еще ниже поднимался дым и пар фабрики, распластавшейся на берегу реки, подобно какому-то огромному животному. Потом она заметила Пудинг Картрайт, девушку-конюха, с усердием подметающую двор. Одежда явно была ей мала, казалось, будто она готова из нее выпрыгнуть. Возможно, из-за ее энтузиазма, энергии либо чего-то еще. В ней чувствовалась страстность, почти граничащая с отчаянием. Вот и теперь она мела двор так, словно за хорошую работу ее ожидало что-то немыслимо приятное. Остановившись, чтобы перевести дух, Пудинг приподняла голову, подставляя лицо солнцу и ветру, после чего закрыла глаза, и Ирен позавидовала ей, представив на ее месте себя. Здесь, в сельской местности, в окружении бесконечных полей, травы, деревьев, воды, земли и животных. Все они были ей чужды, и, если их не удастся полюбить, она навсегда будет заключена в стенах Усадебной фермы, как в темнице. Раздался стук во входную дверь, и прозвучал голос Нэнси, которая поприветствовала гостью и пригласила выпить чая в малую гостиную, неофициально принадлежащую мисс Хадли. Ирен они с собой не позвали. Она в смущении постояла некоторое время в коридоре под дверью, не зная, следует ли постучать и представиться, но затем услышала, как Нэнси проговорила: