Царица поверженная - Маргарет Джордж

толкование, в зависимости от ситуации. Как предсказания гадателей и астрологов.

– Ты и в них не веришь?

– Я верю, что их методы основаны на определенных знаниях. Но знания эти неполны, а способность вводить людей в заблуждение опасна. Вот почему наш Бог запретил иметь с ними дело. Как поведал Моисей, Бог сказал ему: «Не обращайтесь к вызывающим мертвых, и к волшебникам не ходите, и не доводите себя до осквернения от них»[4].

Я подумала об астрологах и предсказателях, что состоят при моем дворе. Хорошо все-таки, что я не обязана следовать предписаниям Моисея. Потом мне вдруг вспомнилась одна история.

– Послушай, не тот ли это Моисей, что вывел вас из Египта? Мне говорили, будто он категорически запретил вам возвращаться. Однако иудеев в Александрии полно. Похоже, вы выполняете его заповеди избирательно: насчет астрологов – да, так и быть, а насчет Египта – нет уж.

Он рассмеялся:

– Ну, будь у меня желание поспорить, как у наших формалистов, я бы сказал, что Александрия – не совсем Египет. Ее и называют Alexandria ad Aegyptum, то есть «Александрия при Египте», а не «в Египте». Но это слова. Суть дела сводится к тому, что, когда закон препятствует выгоде, мы находим способ его обойти. Таков наш обычай.

Я рассмеялась:

– Таков всеобщий обычай. Правда, мои подданные не столь склонны к восстаниям, как твой народ. Мне повезло.

– Верно. – Он поклонился. – Ваше величество…

– Да, я знаю: час поздний, и я задержала тебя слишком долго. Плохая награда за твое усердие, проявленное в нерабочее время. Иди, ты свободен.

Эпафродит с явным облегчением отбыл, а я еще долго стояла у окна, глядя на спящий город. Как бы то ни было, нужно узнать о пророчествах побольше. Что-то в них есть.

Продолжая размышлять об этом уже в постели, я согласилась с тем, что в предсказаниях таится опасный соблазн. Однако мне хотелось с ними познакомиться.

Глава 4

Стояли великолепные летние дни, а я постепенно разобралась со счетами, учетными книгами и донесениями, накопившимися за время моего отсутствия. Шел египетский месяц эпиф, соответствующий римскому квинтилию, или, как он теперь назывался, июлю.

Я завела в Риме нескольких осведомителей, и они донесли мне, что Брут пребывает в бешенстве. Из соображений безопасности он вынужден держаться подальше от Рима, а в городе в середине этого месяца, получившего новое название, должны состояться Ludi Apollinares – игры Аполлона, и устраивать их надлежало именно Бруту в качестве претора. Получалось так, что убийца, не смея сунуть носа в Рим, должен будет оплатить почести, которые воздадут убитому Цезарю.

Потом я узнала, что Октавиан, словно с целью унизить Брута, назначил сразу после игр Аполлона новые игры под названием Ludi Victoriae Caesaris – игры Цезаревых побед – и собирался провести их за собственный счет, чтобы продемонстрировать «отеческую любовь» к народу. Заодно он продемонстрировал верность памяти Цезаря, поскольку официальные лица, отвечавшие за устройство этого праздника, не решались ни назначить игры, ни отменить их.

Но еще до получения донесений со мной произошло несчастье. Я потеряла ребенка, которого носила, – последнее наследие Цезаря.

Собственно говоря, у меня случились роды, только преждевременные. Я выходила лишь половину положенного срока, и дитя появилось на свет слишком маленьким, чтобы выжить. После этого меня надолго уложили в постель, напоив настоем мяты и красным вином, хотя тело мое не страдало. В утешении нуждался дух.

«Прощай, прощай», – думала я, крепко сжимая медальон на шее.

Больше у нас никогда не будет ничего нового, наша совместная жизнь – в прошлом.

«Ушел, ушел, ушел», – твердила я себе, и каждое слово звучало, как удар молота по моей душе. Ушел навсегда.

Все были очень добры, все без устали хлопотали вокруг меня. Хармиона и Ирас предугадывали любое мое желание, Мардиан приходил с шутками. Птолемей написал несколько рассказов и настоял на том, чтобы прочесть их мне, а Эпафродит подготовил несколько выдержек из своего Писания – из тех его разделов, где говорилось о потерях, лишениях, мужестве и терпении.

Особенно мне понравилось одно место:

«Так говорит Господь: голос слышен в Раме, вопль и горькое рыдание; Рахиль плачет о детях своих и не хочет утешиться о детях своих, ибо их нет»[5].

Ибо их нет… Скорбные слова, горестная, верная мысль.

Ночи стояли жаркие, в моей комнате было душно, поэтому кровать вынесли на террасу, где дули морские бризы и я могла видеть звезды. Я лежала, глядя на вздымавшийся надо мной сине-черный купол небес, и вспоминала египетское предание о богине Нут: растянувшись по небосводу от востока до запада, она поглощает солнце; светило пронизывает ее тело и с каждым рассветом рождается заново. Нут всегда рисовали золотом на фоне глубокой яркой синевы.

Но это фантазия художников. Звезды не золотые, они холодного ярко-белого цвета, а небо чернильное. И луна в те ночи, когда я лежала на балконе, тоже казалась мрачной.

Потом пришел долгожданный черед появления Сириуса – звезды, что на протяжении семидесяти дней находилась ниже горизонта. Яркая точка света знаменовала первый день нового года и возвещала о том, что далеко на юге Нил тоже начинает подниматься. Год начинал свой цикл, неуклонно двигаясь дальше.

Далеко внизу, во дворце и городе, раздались радостные крики: Сириус был замечен, и это послужило сигналом к началу шумного праздника. В Александрии разливы Нила, может быть, и не столь ощутимы, как в долине, однако от Нила зависели урожаи, а от урожаев – благополучие города, жившего в первую очередь вывозом зерна.

«Как ярок сегодня ночью свет маяка! – отметила я. – Как необычайно длинны языки пламени – топлива, что ли, прибавили?»

В следующее мгновение до меня дошло, что источник яркого света находится позади Фароса, в небе. Откинув легкое покрывало, я встала и подошла к краю крыши, чтобы взглянуть на светоч под другим углом.

Да, я не ошиблась. Ослепительный свет сиял на небосклоне, почти на одном уровне с вершиной маяка. Но это не звезда – у нее имелся длинный хвост.

Комета! В небе комета!

Никогда раньше я не видела комету, но почему-то сразу сообразила, что это удивительно красивое небесное явление не может быть ничем другим. Позади нее стелился мерцающий след из сверкающих искр, раздувшееся ядро походило на капюшон божественной кобры.

И в тот же миг меня словно пронзило необычное ощущение, всплеск узнавания: это Цезарь. Он занял свое место среди богов, и он показывает мне, что никогда не оставит меня, что всегда пребудет