Огонь и Ветер - Рина Море

В левой, тихой половине дворца горело окно, единственное во мраке. Мужчина с огненными глазами задумчиво смотрел в ночь. Он был как солнце во тьме, солнце, скрытое ширмой плоти, и за его спиной ощущалось еще одно существо, горькое, как пепел, существо, которое я про себя назвала «вампир».

– Вы все сгорите; рассыплетесь во прах; и день, и ночь забудут вас; будто и не было вас; думаешь, власть твоя пылает на кончиках пальцев твоих, Огненный владыка? Это душа твоя сгорает, бессмертная птица, брошенная на костер обыкновенному огню, который презираемые тобой людишки зажигают дешевым кресалом! Она сгорит; смеющийся, ты вспомнишь меня в час своей тьмы, – выкрикивал в глубине комнаты кто-то дребезжащим старческим голосом.

– Он был безумец и кликуша, ваш любимый поэт, батюшка, – спокойно отозвался огненноглазый. – Не стоит воспринимать его слова настолько всерьез.

– Я ослеп! – закричал старый Император. – С каждым днем мое зрение падает! Тьма сгущается!

Раньше она боялась одного моего взгляда! Никогда не было тьмы вокруг меня. Яркий огонь пылал внутри меня до того мига, как ты был зачат. Я все отдал, чтобы она тебя выносила. Я мог бы прожить еще пятьдесят лет! Сто, если бы не ты! И наследник бы родился, родился! За сто лет!

– Это вряд ли. Огонь всегда убивает мать, если император ее не защищает, – голос огненноглазого оставался тих и безмятежен. – И это не так много силы требует. Тебя ослабило что-то другое, или ты сам к тому времени был очень слаб. Ты был стар, когда взошел на трон. Внук Анкриса родился за два года до меня, они бы тебя уже свергли, если б не я.

– А ты взойдешь двадцатилетним! Двадцатилетним! Я отдал тебе все. Я не вижу тебя, но я чувствую твое тепло. Это мой огонь! – Дрожащие серые руки со скрюченными пальцами тянулись к принцу, словно мечтая вцепиться в горло. – Зачем ты меня запираешь? Приставляешь охрану?

– Для вашей же безопасности, батюшка.

– Я пока еще император! Я выйду на площадь. Соберу народ, л’лэардов. Укажу на тебя, скажу гвардейцам: держите его! Он предатель! Вот что я сделаю! Я не отдам тебе трон!

Принц вдруг резко захлопнул окно, опустил шторы, и больше я ничего не смогла услышать.

Очнулась на полу у кровати. Ветер из открытого окна раздувал шторы, в доме царила тишина. Все спали. Я медленно поднялась, прошлась по комнате. Очень странные ощущения в теле. Будто это оно сейчас летало. Будто помнит, как летать. Приходилось делать усилие, чтобы ноги шагали по полу, а не над ним. Ночной ветер лизал мое лицо, как пес. Заигравшись с ним, я не сразу поняла, что под ступнями больше нет твердой опоры. Мои босые ноги зависли в полуметре над полом, и на несколько минут я забыла, как это – ходить по земле, зачем людям непременно эта земля. А потом чего-то испугалась, запаниковала, потянулась вниз – и вдруг вернувшаяся тяжесть тела бросила меня на пол, я больно ушиблась коленками.

Утром этот фокус так и не удалось повторить, я даже начала сомневаться – не приснилось ли мне? Земная тяжесть давила на плечи, изумленный воздух все противился тому, чтобы держать мое тельце, убеждая меня в слабости своих прозрачных ладошек.

Спустившись к завтраку, я сразу уловила царившие в доме необычные волнение и суматоху.

– Сибрэ! – мама была очень небрежно причесана, один рукав домашнего платья опущен, второй закатан до плеча. – Сибрэ, император умер!

Полдень. Солнце слепит. Высокие, стройные гарты по обе стороны проспекта, будто отдавая владыке последнюю честь, с головокружительной высоты своих редких крон роняют под ноги похоронной процессии огненно-красные листья. Медленно переставляют тяжелые лапы два белых ящера, несущие на спинах башню с золотым гробом императора. В золотых чашах по углам гроба живой огонь, зажженный от костра, когда-то зажженного владыкой. Такие же золотые чаши несут саганы в белых одеждах, но огонь в них тусклый в лучах полуденного солнца.

Молчит ветер. Молчит солнце. Молчат люди, толпящиеся вдоль дороги. Белые ящеры будто плывут в живом, горячем сиянии полуденного солнца. Белокаменный храм Богини ждет их в конце проспекта с неизбежностью судьбы. В каменных глазницах ее крылатых ангелесс на вершинах колонн каменное же, мертвое безразличие. Ящеры опускаются ниц перед храмом. Жрецы в белом восходят на башню и поднимают над головами золотой гроб. Тишина взрывается грохотом барабанов. Жрецы в черном с длинными посохами мечутся перед толпой, замахиваются на самых медлительных – саганы и люди опускаются на колени. Опускаемся и мы с мамой и бабушкой.

Жрецы в черном пробиваются сквозь толпу к единственному не вставшему на колени – сгорбленному старику, опирающемуся на палку, лысому, седобородому. Увидев подбирающихся жрецов, он начал смеяться – громко, визгливо, перекрикивая торжественный барабанный ритм:

– Тиран умер! Да здравствует тиран!

Жреческий посох упал на его плечо, швыряя на колени, толпа испуганно попятилась, образовывая вокруг старика пустое пространство.

– Я дожил до ста, ты не переживешь свои двадцать! Убивай меня, не боюсь! Смерть демонам! За людей!

Он торопился, кричал из последних своих сил, его голос эхом разносился по площади. А жрец все опускал посох на его распластанное тело. К ним спешили другие жрецы. Когда безоблачные небеса раскроила молния, обугленное тело старика замолчало навек. Резкий запах паленой плоти заполнил вдруг всю площадь, весь проспект, я начала задыхаться, меня едва не стошнило.

Запоздало громыхнул гром. Жрецы уже внесли золотой гроб внутрь храма, следом за ними вошли шесть сыновей императора и восемь его дочерей, одетые в снежно-белые одежды. Жрецы в черном увели белых ящеров, благородные саганы выстроились в строгую очередь по титулам и степени родства с императорской семьей, чтобы в последний раз поклониться владыке. Солнце стояло в зените, жар и духота делали каждый вдох пыткой, обжигая легкие запахом смерти. Будто душа того, кто лежит в золотом гробу, накрыла площадь в последней отчаянной попытке вцепиться, остаться или удушить, сжечь этот мир за собою. Очередь тянулась бесконечно медленно, я думала, что это не кончится, что мы простоим тут всю свою жизнь и так и умрем в этой очереди.

Дом Богини – просто колонны и алтарь, в ее храмах не бывает крыш. Солнце палило тут так же безжалостно, как и на площади. Золотой гроб стоял в центре, на алтаре, за ним выстроились сыновья и дочери императора. Наследный принц стоял у самого изголовья гроба. В простой белой одежде, с непроницаемым лицом, руки сцеплены в замок, светлые волосы гладко зачесаны назад. Губы сжаты в одну линию, отсутствующий взгляд, прямая спина, безупречная выправка, не шелохнется даже.

Император. Я низко поклонилась ему, даже не взглянув на того, кто лежал в гробу, и последовала за мамой и бабушкой к выходу. Мы стояли в очереди одними из последних. На прощание допускали исключительно саган, не людей. Вскоре из храма вырвался мощный столб огня, ударил в небо. Земляных хоронили в земле, водяных – в море, пепел ветренников развеивали по ветру, ну а огненных сжигали, оставляя невесомый, невидимый глазу пепел.