Ошибка Творца - Дарья Дезомбре

Маша подъехала к уже знакомому красивому дому — белый кирпич и стекло — и несколько секунд сидела в машине. То, что она собиралась сообщить Рудовскому, — жестокий, и, возможно, абсолютно бессмысленный акт. Маша доставит ему боль, а этот человек и так многое пережил. Но не рассказать она не могла. Из той давнишней истории сквозило холодом, человеческой подлостью. И просто захлопнуть приоткрытую дверь было бы жестом милосердным, но не профессиональным. Шлейф, тянущийся из прошлого, возможно, что-то прояснит в недавнем убийстве. Маша вздохнула, виновато посмотрела на себя в зеркальце дальнего вида и вышла из машины.

Рудовский ждал ее в той же гостиной: на журнальном столике стоял серебряный поднос с кофейником и две чашки. Маша поблагодарила его и за согласие принять ее, и за кофе; с жалостью взглянула на продюсера — седая щетина, черный свитер, делающий лицо еще более бледным. Круги под глазами. Рудовский спокойно разлил горячий кофе по чашкам, передал одну Маше. Слегка улыбнулся и в ответ на извинения заметил:

— Что вы, я очень хотел вас увидеть, узнать, как продвигается следствие…

Маша смущенно опустила чашку на колени, понимая: он не только интересуется результатами расследования, нет. Он просто-таки жаждет еще раз оживить в беседе воспоминания о погибшей жене, подумалось ей. Знал бы он, о чем она приехала побеседовать.

— Простите, я не сообразил! — встрепенулся Рудовский. — Вы, наверное, пьете с сахаром?

Он уже было вскочил, но Маша отрицательно покачала головой — не надо, все хорошо. Она собралась с силами.

— Сергей Николаевич, я хотела бы поговорить с вами об отношениях, связывавших вашу первую и вторую жену, — начала Маша, а Рудовский поднял на нее удивленный взгляд.

— У них не было отношений, — спокойно сказал он. — Ольга погибла прежде, чем мы с Алисой… стали близки.

Маша нахмурилась. Странно.

— Скажите, — начала она с другого боку, — Алиса когда-нибудь была от вас беременна?

Рудовский нахмурился. «Мои расспросы, — подумала виновато Маша, — должны ему казаться верхом неприличия. Удивительно, как он еще сдерживается». Она могла бы сразу выдать ему всю информацию, но не была уверена, что после нее он сможет отвечать. А Рудовский, после паузы, тихо сказал:

— Нет. Мы собирались сделать детей. Алиса знала, что у нас с Олей не получилось…

— Простите, я, может, задам вам слишком интимный вопрос, но обещаю, он имеет отношение к делу: детей у вас не могло быть из-за Ольги или… — Маша чуть покраснела. И закончила совсем тихо: — Или из-за вас?

Рудовский поставил нетронутую чашку на стол, внимательно посмотрел на Машу:

— Надеюсь, вы действительно знаете, о чем спрашиваете. Много лет назад, еще на первом курсе института, Ольга сделала аборт на четвертом месяце. Она сама приняла такое решение: отец ребенка был готов взять на себя ответственность… Но Оля не хотела портить себе карьеру, хоть и знала, что прекращение беременности на таком сроке крайне опасно. Ей пришлось идти к какой-то акушерке, которая практиковала аборты в полуподвале пригородной больницы в ночное время… В общем, очень неприятная история.

Маша кивнула: четвертый месяц. Ну конечно! И задала последний вопрос:

— А Алиса была в курсе этой «неприятной истории»?

Рудовский пожал плечами:

— Мы справляли день рождения оператора — прямо в павильоне, рядом с декорациями… Вся съемочная группа напилась, я в том числе. Ольга была нервная, сама не своя, сидела на гормонах — все в попытке забеременеть. У нее повсюду кололо и болело плюс чувство вины… Одним словом, я старался появляться дома как можно реже. Алиса мне нравилась, но только на том сабантуе мы впервые поговорили по душам. Она вспоминала своих родителей-алкоголиков. Детство в нищете. Я уж не знаю, видно, сильно принял, рассказал, как мы с Ольгой пытаемся сделать детей, но не выходит. Потом мы целовались под снегом… — Глаза у Рудовского стали мечтательными, а Маша сама себе кивнула: вот оно. Все сходится.

— У Ольги остались родители? Близкие ей люди? — спросила она жестко, вырвав Рудовского из сладких воспоминаний.

— Может быть, вы мне объясните, откуда такие вопросы? — Почувствовав смену ее тона, Рудовский смотрел на нее внимательно и цепко. Он ждал. Маша вздохнула. Придется рассказывать.

— Ваша жена, — начала она тихо, но голос по мере рассказа крепчал — история казалась ей такой банальной и одновременно такой отвратительной, что она вдруг перестала жалеть продюсера, ослепленного своей сумасшедшей любовью, — ваша первая жена, была знакома со второй. Дело в том, что Алиса написала Ольге письмо. В этом письме она сообщала, что беременна от вас и что срок у беременности — ровно четыре месяца. Кроме конкретного отсыла к старой и трагичной для Ольги истории, четыре месяца — это действительно срок, на котором аборт уже запрещен. А это значило, что у вас скоро бы появился долгожданный ребенок. Но с другой женщиной.

Маша не решалась взглянуть на Рудовского. Она вынула из папки распечатку карты с точкой, помеченной крестиком: третье, последнее письмо от Алисы — Ольге. Положила ее на стол перед продюсером.

— Это место. Съезд с поселковой дороги на шоссе. Там, где погибла ваша первая супруга. Я нашла в архивах ГИБДД отчет по аварии. Крутой поворот, не первый смертельный случай… Но, видите ли… Ольга уже шесть лет жила в этом доме и регулярно ездила на машине в город в зимнее время. Она не могла не знать, насколько опасно разгоняться на этом отрезке и как часто подтаявший снег, заледенев вечером…

— Я понял, что вы хотите сказать. — Рудовский смотрел прямо на Машу, но явно ее уже не видел. — Вы не могли бы уйти?

Итак, первыми выводить людей взялась Екатерина Медичи. Хотя что это я? За много лет до моды на карликов и по век двадцатый человечество не оставляло надежд выпестовать подходящий ему экземпляр. Просто параметры были отличны. В Спарте — одни. У Платона — другие. У древних северных народов — третьи.

Занятно, что одно из самых страшных мероприятий XX века выросло из весьма благородного корня — стремления к идеалу. Впрочем, подобные парадоксы — вполне банальная вещь. Видите ли, у Чарлза Дарвина, знаменитого автора «Происхождения видов», имелся кузен, Фрэнсис Гальтон, прекраснейшей души человек. Из тех викторианских джентльменов — «ученых-любителей» XIX века, чей реальный вклад в науку огромен. Изучив теорию эволюции, он пошел дальше Чарлза, решив, что и человеческий вид надобно улучшать, впервые употребив термин «евгеника», от греческого «хорошего рода». Гальтон призывал селекционировать человека подобно домашнему скоту, улучшая его наследственные признаки. Речь шла поначалу о необходимости юношей и девушек из хороших семей жениться исключительно меж собой. Мысль, прямо скажем, не новая и до сих пор весьма практикуемая среди внимательных к своим чадам матерей. Евгеника, по мнению Гальтона, должна была подтвердить право англосаксонской расы на мировое господство, и тут-то звенит у всех в голове первый тревожный звоночек, но вспомним, что во времена Гальтона над Британской империей и так уже не заходило солнце.