Горгулья - Эндрю Дэвидсон

У меня по-прежнему имелось несколько тысяч долларов заначка на банковском счету, открытом на чужое имя; этого должно хватить с лихвой. Я уйду из реабилитационного центра, похромаю по улице, отыщу банк и получу эти деньги. Куплю плащ с капюшоном, чтоб передвигаться незамеченным по миру смертных. А потом начнется самая интересная охота за сокровищами.

Оружие достать будет несложно. Я уже решил, что обращусь к Тоду-мусорщику, мелкому перекупщику, с радостью готовому продать за лишний бакс родную бабушку. От перспективы с прибылью загнать ствол его лицо, все в рубцах от прыщей, осклабится, и он, пожалуй, даже парочку патронов накинет сверху.

Все остальное раздобыть еще легче. Бритвенные лезвия можно купить в любом магазине. Веревки продаются в скобяной лавке на углу. Снотворное — в соседней аптеке. Виски — в ликероводочной лавке.

Купив все необходимое, я заселюсь в гостиницу. Оставшись один в номере, приму парочку антигистаминных таблеток, хотя никакой аллергией не страдаю. Потом посмотрю несколько порнофильмов по платному каналу, просто поностальгирую по старым временам. Кто знает, может, даже с собой на прощание повидаюсь.

Пока буду смотреть кино, вставлю пару магазинов в дробовик. Потом соображу аркан, уделю особое внимание узлу. Цель моя — не удушиться, а сломать себе шею: чем больше и крепче узел, тем легче это сделать. Сооружу прекрасную петлю и покачаю лассо на руках, восхищаясь собственной работой; с гордостью подергаю конец веревки — вы же знаете, как мужики любят теребить концы. Неторопливо выйду на балкон с ружьем и лассо в руках. Закат. Вдохну вечерний воздух. Раскину руки, обнимая весь город. Сожму кулаки и дважды ударю в собственную изъязвленную грудь. Буду чувствовать себя сильным и мужественным, надежно привяжу веревку к балконным перилам. Перекину петлю наружу, проверю, чтобы длины веревки хватило на вполне чувствительное падение, прежде чем случится резкий, радостный рывок. Потом смотаю веревку, представляя, как проделал бы то же самое с чертовой змеюкой, поселившейся в моем позвоночнике.

Откручу крышку с пузырька с лекарством, вытряхну пять таблеток снотворного, закину в горло и запью стаканом скотча. Повторю этот коктейль еще несколько раз.

Так приятно посидеть с бокалом виски, любуясь закатом. Между двумя глотками освежающего напитка я открою пакетик с лезвиями и наполовину перережу веревку. Тут понадобится определенная игра в расчетливую угадайку — веревку нужно подрезать так, чтобы она не сразу порвалась от рывка и падения моего тела. Мне хочется, чтобы, когда я достигну самого дна пропасти, веревка меня удерживала хотя бы еще какое-то время.

Я выпью еще виски, проглочу еще пять таблеток снотворного. А вот зачем я принял антигистаминное: если переесть снотворного, может начаться рвота, а антигистаминные препараты нейтрализуют подобную реакцию и удерживают усыпляющее снадобье в желудке. Умно, да?

Дальше я возьму весь недельный запас морфия, который мне дадут для битвы с болью-змеей, и одним движением закачаю полный шприц. Завершу этот ядовитый коктейль, залив остатки снотворного финальным глотком скотча. Теперь вам уже понятно, к чему я веду свой план.

Я накину петлю на шею, быстрее, вот уже крутится-вертится шар… Достану из пакетика еще одно безупречное новенькое лезвие. Видите, как сверкает на солнце? Точно подмигнул мне ваш придуманный Бог! Одним решительным движением располосую правое запястье, прорежу глубоко и ровно, а следом точно так же располосую левую руку. Это важно: я проведу вдоль вен, отнюдь не поперек. Те, кто режет запястье поперек, либо не хотят умирать, либо слишком тупые, чтобы довести дело до конца.

Я присяду на край балкона. Окровавленными руками подниму заряженный дробовик и вставлю дуло в рот. Аккуратно направлю ствол так, чтобы выстрел прошел сквозь нёбо прямо в мясистую кашу мозга. В дробовике самое замечательное то, что можно почти не целиться. Сотня шариков моментально разнесет вашу чертову башку. Восхитительно.

Тело мое будет расположено спиной к городу и от выстрела рухнет вниз с балкона. Я полечу вниз с выбитыми мозгами, но веревка на горле тут же прервет падение. И я подвисну, дрыгая ногами…

Вообще-то, быть может, я стану конвульсивно дергаться — заранее сказать сложно. Кулаки окрасятся красным, череп превратится в липкое серое месиво, вроде как на самых мерзких картинах Пикассо. То, что останется от мозга, начнет задыхаться без кислорода. Желудок переполнится виски и снотворным. Вены станут выплескивать радостную, полную наркотика кровь из запястий. Теперь, если веревка разрезана как надо, она начнет разматываться. Плетеные концы раскрутятся в разные стороны и через несколько минут поддадутся. Тело мое упадет на мостовую с высоты двадцати этажей. Превосходно. Финал. Вот это — настоящее самоубийство, гораздо лучше любых воплей о помощи.

Во всяком случае, таков был мой план. Никогда еще никто сильнее меня не стремился к смерти.

Опишу, пожалуй, для начала ее волосы… и впрямь, ведь невозможно же начать с чего-то другого! Волосы ее были словно виноградная лоза в Тартаре — лоза, что растет в ночи, тянется из мест столь темных, что о солнце туда доходят лишь слухи. Они вились обильно и непослушно, темные кудри низвергались столь запутанным каскадом, что казалось, поглотят собой ту счастливую руку, которой доведется их растрепать. Волосы ее были такие невероятные, что даже теперь, много лет спустя, меня тянет на совершенно абсурдные метафоры, о которых утром я наверняка пожалею.

Глаза ее… сейчас опять окажусь в неловком положении… Глаза пылали, как позеленевшие сердца ревнивых любовников, что в полночной тьме укоряют друг друга. Нет, я не прав, то были не зеленые глаза, а голубые… Океанские волны бились в их радужной оболочке, как нежданный шторм, готовый вырвать моряка у оставшейся на берегу жены. Нет, постойте… быть может, ее глаза и впрямь были зеленые; быть может, цвет менялся от ее настроения подобно кольцам с драгоценными камнями, способными менять свой цвет, повинуясь умонастроению владельца.

Она появилась в дверях ожогового отделения, одетая в светло-зеленый больничный халат, загадочно сверкнула глазами, тряхнула этими своими дико спутанными волосами, а я все ждал, когда же она задохнется от ужаса, непременно испытываемого всяким, кто видел меня впервые. Я ждал, как она прикроет рот ладошкой, от испуга и смятения. Однако она меня разочаровала — всего лишь улыбнулась:

— Ты сгорел. Опять!

Вообще-то я стараюсь не реагировать на нелепые заявления незнакомцев, но, честно говоря, на этот раз смолчал по другой причине: не желал, чтобы она услышал мой голос — не голос, а бульканье засорившегося сортира. Горло у меня уже заживало, а вот ухо (которое сохранило способность слышать) все никак не могло привыкнуть к качеству производимого звука. Мне хотелось, чтобы она слышала только мой прежний голос, тот, что позволял затаскивать женщин в постель.

Я молчал, и тогда она снова заговорила:

— Ты уже в третий раз горишь.

Собравшись с духом, я поправил ее: