Мотив омелы - Хлоя Лиезе

наполненное привлекательными индивидуальными элементами; доступная, интуитивно понятная планировка по жанрам и поджанрам; и целый календарный год уже запланированных мероприятий и подписания книг. Благодаря мне.

— А благодаря мне, — говорит он, — у тебя есть система кондиционирования воздуха, которая не является единоличной причиной таяния ледников в Антарктиде, не увеличивает счёт за коммунальные услуги до размера ВВП небольшой страны и не отпугивает клиентов своей неспособностью регулировать температуру; стратегия расширения запасов на основе данных о ключевых сегментах покупателей; о и, конечно же, эта незначительная деталь — система платежей и бухгалтерского учёта, которая относится к двадцать первому веку.

Я шмыгаю носом.

— Всё было не так уж плохо.

— Кондиционер дважды в неделю выбивал пробки, радиаторы были бомбой замедленного действия, наш ассортимент не учитывал потребительскую аналитику, а древний бронзовый кассовый аппарат, который ты называла «антиквариатом», был неэффективен и становилсяь причиной бесчисленных неправильных начислений.

Я ахаю.

— Гильда. Я скучаю по ней.

— Гильда, — он воздевает взгляд к потолку, словно взывая к Богу о терпении. — Ты вручную вводила цены на викторианском кассовом аппарате.

— На позолоченном викторианском кассовом аппарате. У Гильды был характер!

— Она спровоцировала проверку налоговой службы!

Мы сердито смотрим друг на друга. Наши лица в опасной близости друг к другу. Чёрт, от него вкусно пахнет. Вечнозелёными растениями, зимним воздухом и древесным дымом. Я чувствую, как смущающий прилив жара заливает мои щёки.

Пристальный взгляд Джонатана блуждает по моему лицу — мой подбородок вызывающе вздёрнут, предательский румянец сразу виден. На его челюсти подёргивается мускул. Лоб хмурится. Между нами воцаряется напряжённая пауза.

— Ну? — спрашиваю я, отчаянно желая, чтобы это закончилось, чтобы он оставил меня в покое, потому что я в ярости, а также невыразимо возбуждена. Всё, о чём я фантазировала прошлой ночью, всё, что я чувствую сейчас — его жар, его запах, необузданная энергия, струящаяся между нами, вызывает у меня желание обхватить его ногами за талию и притянуть его рот к своему, пока мы не начнём целоваться так страстно, что потеряем сознание от недостатка кислорода.

Я закрываю глаза, мысленно пресекая связь между райской фантазией Джонатана и его адской реальностью.

— Ты в моём личном пространстве.

— Ты сам это начала, — подмечает он.

Я открываю рот. Затем закрываю его. Он прав, я так и сделала.

— Отлично. Что ж, теперь я закончила вторгаться в личное пространство.

Джонатан одним плавным шагом оказывается в полуметре от меня.

— Лучше?

— Намного, — я отталкиваюсь от стола и отряхиваюсь. — Итак, что вы можете сказать о моих условиях, мистер Фрост?

Он складывает руки на груди и смотрит на меня сверху вниз.

— Только продажи книг?

— Только продажи книг, — подтверждаю я.

Чёрт бы побрал его и эту снисходительно изогнутую бровь.

— Ты же помнишь, что некоторые из лучших психологических триллеров за последнее время вышли в этом году или вот-вот будут выпущены.

— Четыре слова для вас, мистер Фрост: детские книги и праздничные романы.

— Формально, это пять…

Я топаю ногой.

— Ты понял, что я имею в виду! А теперь ответь мне уже, принимаешь ты эти условия или нет?

Между нами повисает напряжённая тишина, нарушаемая только тиканьем настенных часов, отсчитывающих минуты, оставшиеся в этой жалкой карусели нашей профессиональной вражды.

Наконец Джонатан говорит:

— Я принимаю их.

— Отлично, — с неискренней улыбкой я проскальзываю мимо него и возвращаюсь к своей наполовину уничтоженной выставке праздничных романов.

— При одном условии.

Стиснув зубы, я свирепо смотрю на него через плечо.

— Каком?

Джонатан прислоняется к одной из колонн из полированного дерева, которые поднимаются к сводчатому потолку магазина, и наблюдает за мной, скрестив лодыжки и засунув руки в карманы.

— Если окажется, что финансовое будущее магазина, в конце концов, не так уж и плохо, и мы оба сможем остаться после Нового Года, мы заключим перемирие.

Он отталкивается от колонны, направляясь в мою сторону, затем берёт со стола один из моих любимых исторических романов эпохи регентства. Его пальцы барабанят по обложке с зимней тематикой, затем открывают её, чтобы посмотреть форзац — полуголую пару на заснеженном фоне, которая сплелась в эпичном объятии.

Я смотрю на них: мужчина без рубашки смотрит сверху вниз на женщину, которую он обнимает с необузданным вожделением, а его мускулистая рука сжимает её талию; женщина льнёт к нему, такая податливая, глаза затуманены, губы приоткрыты. Это ода чувственности размером четыре с четвертью на почти семь дюймов.

— Перемирие? — шепчу я.

Джонатан кивает, позволяя обложке книги захлопнуться.

— Мы будем со-управлять… цивилизованно.

Я фыркаю от смеха. Мой смех стихает, когда я понимаю, что он выглядит смертельно серьёзным.

— Ты действительно думаешь, что это возможно?

— Финансово? Нет, если всё останется как есть, но ещё есть время это изменить. В межличностном плане? — он открывает книгу, на этот раз в середине истории. Я обхватываю его руку своей и захлопываю книгу, прежде чем он сломает корешок. — Это ещё предстоит выяснить.

Джонатан смотрит вниз, туда, где моя рука сжимает его, затем снова поднимает взгляд, и в этих хитрых светлых глазах под густыми тёмными ресницами мелькает что-то, чего я не могу прочесть.

— Я думал, время личного пространства закончилось, — говорит он.

Я вырываю книгу у него из рук.

— Так и было. Пока ты не собрался испортить товар.

— Я собирался это купить.

— Чёрта с два. Это любовный роман.

Он выгибает бровь.

— Ах, конечно. Ты знаешь обо мне всё, включая все мои литературные предпочтения. Я не читаю любовные романы. Я бы просто не смог.

Чёрт. Неужели читает?

Я свирепо смотрю на Джонатана, когда он поворачивается обратно к столу и снова выдвигает свои триллеры вперёд, ненавидя его за то, что он заставляет меня сомневаться в себе.

— Дай угадаю, — говорю я ему, отклячив бедро в сторону и скептически оглядывая его. — Твоё «чтение любовных романов» ограничивается «Гордостью и предубеждением», и ты думаешь, что Джейн Остин была одной из самых ранних и влиятельных авторов любовных романов.

Он на секунду замирает, чуть не роняя книгу, пока поправляет стопки своих триллеров в аккуратные крошечные башенки.

— Я знаю, что жанр этим не ограничивается, — бормочет он.

— Хм, — я опускаю взгляд на исторический роман, который он якобы собирался купить и который я сейчас держу в руках. — Может, и так. Это, мистер Фрост, по крайней мере, настоящий любовный роман. На самом деле, это мой самый любимый.

С нехарактерной для него неуклюжестью Джонатан не удерживает стопку триллеров и роняет их на пол. Его взгляд устремляется в мою сторону, затем на книгу в моих руках.

— Это твой любимый? — говорит он низким и напряжённым голосом,