Ураган. Когда гимнаст срывается - Николай Шпанов

– Но ведь это просто ловушка, которую вы выдумали для русских! – гневно прошептал Лесс.

– К сожалению, они не хотят в нее попадаться.

Парк колебался: сказать ли Лессу, что он знает о существовании его дневника? Ведь там записано не только то, что Лесс узнал от Райана, но и то, что он сам думал по этому поводу.

– И вина в том падает на вас… – сказал Парк.

– На мой дух или на мой труп?..

– Уж там как хотите. Вы будете виноваты в провале нашей миссии, если русским удастся добыть ваш дневник. А я вовсе не уверен в том, что это им не удастся. – Он пристально посмотрел в глаза Лессу. – Вот если бы вы сказали мне, куда его девали…

– Раз уж дело пошло об откровенности – может быть, скажете: вы знали о цели бомбардировщика, посланного Хойхлером?

– Далеко не всё, – уклончиво ответил Парк.

– И согласились, что он полетит на такую операцию накануне вашего выезда в Лугано для переговоров о разоружении.

– Видите ли, старина, – наставительно сказал Парк, – знал я или не знал – от этого полет вовсе не зависел.

– Полет или его результат? – настойчиво спросил Лесс.

– В его полете не было ничего экстраординарного: самое обыкновенное патрулирование по давно разработанному плану… – Парк, не договорив, уставился в окно.

Так и не дождавшись конца фразы, Лесс спросил:

– И вы называете это разумной подготовкой к совещанию об умиротворении?

– Ну, старина, не вам судить о таких вещах.

– Страшной будет участь народов, если они позволят загипнотизировать себя новой ложью. Но для этого вам нужна и моя ложь, а ее не будет…

Парк быстро спросил:

– Вы коммунист?

– Нет.

– Тогда кто же вы?

– Один тип назвал меня… коммуноидом.

– Коммуноид? – Парк пожал плечами.

– Я тоже услышал это впервые.

– Что же это значит?

– Кажется, я понял.

– Коммуноид! – удивленно повторил Парк.

– Сейчас, пока я ждал вас, мне читали газету. Сообщают, что в госпитале в припадке безумия умер полковник Деннис Барнс. Деннис Барнс, понимаете, сэр?

– Что-то знакомое…

– Один из парней, летавших на Хиросиму.

– Ага, вспоминаю! Его хотели предать военному суду, но потом сказали, что он попросту помешался.

– Барнс был достоин лучшего конца: его мельница тоже завертелась не туда, куда вам угодно.

– Что за чепуха, какая мельница?

– О них писал еще Сервантес.

– И вы, как этот Барнс?..

– О нет, я в своем уме. Впрочем, могу вас уверить, и Барнс тоже был в порядке. Все дело только в его мельнице.

Парк усмехнулся:

– Она пошла вспять?

– Как раз наоборот – вперед.

– Любую мельницу можно ведь и остановить, а? – сказал Парк.

– Для этого нужно остановить ветер. А это, пожалуй, не под силу даже вам: ведь ветер может стать бурей.

– Коммуноид!.. – задумчиво повторил Парк.

– Разве вы не хотите, чтобы людям стало лучше? – снова спросил Лесс.

– Во имя господа, что за вопрос!

– И верите, что простым людям всего света будет лучше?

– Как же не верить?

– Вот и сами они, простые люди, верят в это. А пока они верят в жизнь, войне не бывать. Война бывает, когда люди перестают верить в то, что может быть лучше, чем есть.

– Коммунисты говорят не так! – оживленно возразил Парк, как будто поймал противника на ошибке. – И все-таки вы красный.

– Пожалуйста, если вам непременно так хочется. – Лесс едва заметно покачал головой. – Мне все равно. Но не думайте, будто то, что вы сделаете со мной, поможет вам. – И снова печально шевельнул головой. – Вам не поможет ничто, если вы не поумнеете.

– Какого черта, мальчик! – рассердился Парк.

– Извините за дерзость, но мне жаль вас. И я прощаю вам то, что вы со мною сделаете. Но не думайте, что вам простят люди.

Не знай Лесс своего бывшего патрона за хорошего актера, он, пожалуй, и поверил бы в искренность смеха, которым разразился Парк.

– И вы мне все прощаете? – сквозь смех спросил он.

– Уже не имеет значения, с вашего ведома или нет Хойхлер состряпал свою гнусность над Европой. Важнее будущее… Оно в руках таких, как вы. – И тут в глазах Лесса появился блеск, почти радость. – А что, если… я вам помогу?

– Вы? – Парк рассмеялся, и на этот раз его смех не был деланным. – Мне?

– Вам смешно: мертвец – и вдруг такое! Но честное слово: я дам вам ключ, золотой ключ от ворот мира.

– Ключ от золотых ворот бессмертия! – Парк опять рассмеялся. – Что ж, может быть, войдем туда вместе с вами?.. И все-таки лучше откажитесь от всего, что наболтали. Для вас это наиболее простой путь…

– К смерти?..

– Может быть, к бессмертию.

– Не стоит, – спокойно проговорил Лесс. – Суд все равно будет. Как бы вы ни хитрили. Тут или в Женеве – все равно. Подумайте, что вам сказать на этом последнем суде. Но помните, говорить придется правду… И да простит вам бог!.. Я очень устал…

– Ну что же, с богом, господин коммуноид. До встречи.

– Разве что на том свете, генерал. И позвольте на прощанье повторить: поезжайте в Женеву с чистыми руками, просите прощения у людей – вы заставили их пережить слишком тревожные часы, страх за судьбу потомков на тысячу лет вперед. Просите прощения и поклянитесь, что это не повторится. По крайней мере поскольку зависит от вас. – Лесс сделал передышку.

Парк молчал.

И Лесс закончил:

– Иначе – суд, генерал. Опять страшный и позорный суд!

***

Чтобы успокоиться, Парк вышел в сад. Как часто желания и мысли приходят совсем некстати! Стремиться к одиночеству нужно было раньше, когда для этого было сколько угодно свободного времени. Но тогда ему вовсе не хотелось оставаться наедине с самим собой. А вот теперь, когда невозможно отделаться от людей, все чаще тянет остаться один на один со своими мыслями, лицом к лицу с собственной совестью. И это несмотря на то, что именно теперь он понял опасность одиночества. Не рискует ли он увидеть в зеркале такую рожу, что захочется плюнуть ей в глаза? Разве не наедине с самим собою человек бывает так откровенен, как никогда не раскрывается даже перед богом? Быть честным с богом – прерогатива детей и старых дев.

Впрочем, из-за чего он волнуется? Жизнь Галича? Давай вспомним, старина, стал бы ты колебаться на войне: жизнь солдата, полка, дивизии – против судьбы нации, представляемой тобою в борьбе за Европу? А ведь борьба, происходящая вокруг Галича, – битва за господство на решающей конференции в Лугано.