Гром победы раздавайся! - Николай Андреев
Шрифт:
Интервал:
Палеолог сглотнул.
— Россия затратила намного меньше усилий, чем Франция! Сливки нашего общества гибнут, наше население, несопоставимое с вашим, ощущает на себе все тяготы войны, мы тоже испытываем трудности, ваше высокопревосходительство. Я понимаю, что вам невероятно трудно, но мы также находимся не в лучшем положении. Я постараюсь убедить правительства Стран согласия и Штатов в том, что Россия нуждается в кредитах на новых условиях. Со своей стороны, насчет поставок, должен заметить, что в вашей стране дело с транспортным сообщением поставлено из рук вон. Глупо доставлять новые грузы в российские порты, когда многие ящики с заказами врастают в землю, месяцами и годами нетронутые.
— Разберемся, мсье Морис, разберемся. Все наладится, нашей стране нужен порядок и затишье на фронтах. Нам придется затратить неимоверные усилия, чтобы продолжить войну. Прошу вас, не забудьте это.
«Солдафон и чем-то похож на Николая Николаевича. Нам он не так опасен, как Николай Александрович. Все эти замашки показать свою силу и разговоры о порядке, который должно навести железной рукой, — обычные мысли для офицера. Можно работать», — думал Бьюкенен.
— Я сообщу о нашем разговоре, Кирилл Владимирович, в Лондон, — передал через переводчика Бьюкенен, тяжело вздохнув.
— Благодарю, господа. Надеюсь, мы найдем общий язык.
Сизова так и подмывало спросить: «Надеюсь, с Сиднеем Рейли и Освальдом Рейнером мне так же легко будет договориться,[5]как с вами, господа». Но нет, нельзя было, вся игра сорвалась бы.
«На сегодняшней встрече с великим князем Кириллам. Этакий Николай Николаевич, но менее популярный в народе, готовый навести порядок в стране и продолжить войну с Центральными державами. Выдвигает ряд условий, требует изменения условий кредитования и увеличения объемов поставок. Все время ссылается на усталость страны и армии от войны. Из речи можно сделать выводы, что относится несколько отрицательно к нашей политике по отношению к своей стране. Солдафон, не упускает случая показать свою силу. Выдвинул популистские предложения по проведению реформ, желая добиться популярности в стране. Имеет некоторый авторитет среди частей, подавивших восстание в Петрограде. Проводит перестановки в офицерском составе. Ожидается принятие им мер по наведению порядка в прифронтовой зоне и переход железных дорог под контроль Ставки либо Корпуса жандармов».
Это сообщение пошло по дипломатическим каналам в Лондон, к Ллойд Джорджу…
А Кирилл, когда Бьюкенен только-только сел за его составление, уже начал обсуждение с министрами ситуации в стране и предложил, а точнее, потребовал исполнения своего плана по решению хотя бы части проблем в экономике…
Вдалеке чернели форты Кронштадта. Русская крепость, заложенная Петром, прикрывавшая Северную столицу целых три века, теперь стала оплотом мятежников. В Петроград восставшие матросы прорваться не смогли, как и воспользоваться захваченными кораблями: Гельсингфорсская эскадра блокировала «Ключгород». А прежде куски льда, которым полнились воды залива, мешали нормальному судоходству.
Щастный с болью в сердце отстранился от бинокля.
— Начать обстрел.
Мятежные матросы сдаваться не собирались, понимали, что многих и многих ждет заслуженная кара за бунт и за бесчинства на «святой матросской земле».
Мичману Владимиру Успенскому выпало отстоять «собаку», как звали вахту с полуночи до четырех часов утра на Балтийском флоте. Молодой офицер коротал время за разговорами с вахтенным унтерам.
Тишина, разве что кое-где звенят склянки. Все затихло, как море перед бурей.
И вдруг, часа через два, начали слышаться крики. Приглушенное пение. Пистолетные и ружейные выстрелы. Матросы обходили корабли, которые носом были повернуты к молу. Крики. Выстрелы. Снова и снова.
Два тела сбросили с кормы на лед, начавший багроветь.
Минута-другая — и толпа ворвалась на «Терек», где и был Успенский. Ухмылки, брань, запах перегара — и револьвер мичмана, который уперся ему в лоб. Руки связаны за спиной. Мгновения растягивались в вечность, чтобы потом взорваться сверхновой.
— Эт не «дракон», эт с Черного, учится, от самого Колчака! — за Успенского вступился тот самый вахтенный. Дуло револьвера его рука отвела ото лба Владимира.
— Ааа… — протянул один из матросов. — Ну, нехай живет. Пока.
И щербатая ухмылка во весь рот. Звук отпирающегося светового люка — и удар о стол, стоявший в офицерской кают-компании. Успенский добрался до каюты, где к тому времени начали собираться пока что пощаженные офицеры-балтийцы. Мичман спрятал деньги в ботинки — а через несколько минут пришла все та же бравая команда. С ленточками «Полуэкипажа» на фуражках — и с полными карманами. Всех выживших офицеров обирали: говоря, что ищут оружие, забирали бумажники, часы, обручальные кольца…
Еще пять таких обысков, и новые матросы, которым не оставалось чем поживиться, злились, ругались, били револьверами, кто под руку попадался.
Утром снова — пришли, те же, из полуэкипажа. Срывали погоны, нередко с кусками рукавов, собрали офицеров и кондукторов. Повели через Якорную площадь. Навечно застывший Макаров смотрел на труп адмирала Вирена, неделю назад катавшегося на коньках, а теперь развалившегося на снегу. Стало дурно при виде рва, заполненного скрюченными телами офицеров.
— Куда нас ведут? — наконец-то спросил Успенский.
— Не хотим пачкать собачьей кровью кронштадтскую землю, будем на льду расстреливать офицерье! — злобно ответил матрос.
Залив. Успенский вспомнил волны Черного моря. Адмирала… Ну что же, раз, два, три, пли…
Щелкнули затворы. А Успенский все стоял и стоял. По льду забегали солнечные зайчики. А сзади несся хохот матросов. Мучения только начинались…
Тюрьма. Сам начальник тюрьмы, избитый прикладами, присоединился к офицерам. Сперва — одиночная камера.
Сосед повесился через два дня. Молодой поручик по адмиралтейству. Матросы, придя через некоторое время за трупом, лишь жаловались, что теперь труп тащить — мучиться, надрываться… Постоянно неслись полусумасшедшие крики…
Какие-то люди постоянно заглядывали внутрь. Потом — общая камера. Шесть десятков человек, спавших на полу (нары забрали), страдавших от холода и волнения, непонимания, что же происходит… На завтрак — кипяток, на обед — барский стол — похлебка из нечищеного картофеля и ржавых голов селедки.
А потом — снова залив, расчищавшийся ото льда. Черные силуэты на самом горизонте, в которых едва-едва, только чутьем можно было угадать корабли Гельсингфорсской эскадры. Волны играли с льдинками, игравшими всеми цветами радуги на солнце. Успенский не услышал щелчка затвора. Только ноги почему-то разом подкосились. Молодой мичман умер наполовину седым…
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!