Лезвие бритвы. Звездные корабли. Обсерватория Нур-и-Дешт. Озеро горных духов - Иван Ефремов

Гирин уселся на подставленный стул и задумался. Вся семья стояла по углам избы в молчаливом оцепенении, и даже хозяин перестал стонать, следя за врачом.

А тот, напрягая все душевные силы, пытался найти верное решение. Враг, с которым он столкнулся, был настолько страшен, что нельзя было допустить неточности решения. Сам не чувствуя большой уверенности, он потребовал горячей воды, чистую простыню, раскрыл чемодан и взял шприц – в заранее стерилизованной коробке. И в тот самый момент, когда он раскрыл коробку, его вдруг точно встряхнуло. А может, вместо рассечения тканей инъецировать их новокаином? Может быть, уместно что-то вроде новокаиновой блокады? Если нома – вирусное заболевание, то все равно воспаление не должно происходить без участия нервной регулировки! А если так – новокаин затормозит процесс настолько, чтобы успеть в операционную. Самое плохое – неизвестно, насколько глубоко проникает опухоль: ведь барьер из анестезированной ткани надо создать и под опухолью! Надо много анестетика – не беда, он взял целую коробку.

Медлительная неуверенность слетела с Гирина. Короткими повелительными фразами он начал отдавать распоряжения. Запрягать лошадь и ждать его с больным. Бежать на тракт и останавливать там первую проходящую машину чем угодно: мольбами, деньгами, угрозами – весь вопрос был в том, чтобы эта машина случилась теперь же, а не тогда, когда окончится действие лекарства. Уверенно он приступил к анестезии, шаг за шагом пропитывая ткани, вспоминая, чему учили Спасокукоцкий и Вишневский. Скоро бледное кольцо окружило опухоль онемелым, нечувствительным валиком. Больной перестал метаться, улыбнулся, попросил молока.

Все шло удачно – и машину остановили на тракте, и быстро привезли больного, и доехали до рассвета до больницы, и хирург готов был сделать иссечение, но… больной погиб от коллапса через каких-нибудь полчаса после приезда. Гирин так и не смог установить, что именно случилось – была ли у больного аллергия к новокаину, или анестезированная область захватила аномально проходившую крупную веточку десятого нерва, или вообще он впрыснул количество анестетика, оказавшееся больному не под силу, хотя тот и выглядел крепким человеком. Но самое важное – опухоль не только не прогрессировала, а сократилась настолько, что хирург и главврач больницы отказались подтвердить диагноз номы! Получилась большая неприятность: как будто Гирин ошибся в диагнозе и отравил больного ненужно большим количеством новокаина, вдобавок впрыснутого неумело! Гирин сумел доказать свою правоту, представив анализ опухоли и разъяснив мероприятие, но все же сомнение оставалось и потащилось за ним, как пресловутый крокодилов хвост. И обвинявшие и оправдавшие его врачи еще не сталкивались с номой. Все рассуждения носили теоретический характер.

Оба министерских работника внимательно выслушали его рассказ и молча переглянулись. Скрывая улыбку, Медведев спросил:

– А правда, что вы еще студентом лечили кого-то с помощью «нагана»?

– Не «нагана», а с помощью Аствацатурова, – возразил горячо Гирин. – Видите, вам и это известно!

– Но вы ведь никогда и не скрывали?

– Нет, конечно. Только все это было так давно! – Никто не отозвался на вызов в тоне Гирина.

– Так, – произнес, помолчав, начальник отдела кадров. – Знания и способности у вас, видимо, большие, и вы нужны в исследовательских институтах, а вот… – говоривший умолк.

– Досказывайте, раз начали.

– Сами понимаете или позже поймете. Что вы скажете, профессор?

– Я полагаю – направить в ту физиологическую лабораторию, о которой я вам говорил. Пойдете младшим сотрудником в сравнительную физиологию зрения? – повернулся он к Гирину.

– Пойду… пока, – равнодушно согласился тот.

– Что значит «пока»?

– Пока не будет создана специальная психофизиологическая лаборатория, необходимость которой докажу и добьюсь организации!

– Ну вот и хорошо, – заключил начальник отдела кадров.

«Неудачно началось у меня в Москве, – раздумывал Гирин, оглядывая свою комнату с кое-какой приобретенной наспех мебелью. – Провалилось дело с работой в нужном мне институте. Безденежье не дает возможности реставрировать статую Анны и привезти ее на выставку. Художники сказали, что выставят, если я возьму на себя все расходы. И на том спасибо».

На другой день Гирин отправился в геологический институт, где работала едва ли не половина тех геологов, которым наша страна обязана рудами и нефтью, углем и алмазами, бокситами и цементом. Гирин шел по темным, заставленным шкафами коридорам, с волнением читая на дверях известные по газетам фамилии и негодуя на тесноту устарелого здания постройки тридцатых годов. Андреев встретил его в проходе разгороженного шкафами кабинета. Гирин подумал, что эта узкая щель никак не подходит человеку, вся жизнь которого прошла в просторах казахских степей, бесконечных болотах сибирской тайги, высях Алтая и Тянь-Шаня. Геолог, должно быть, прочел его мысли, потому что, слегка усмехнувшись, сказал:

– Это не беда, после тайги хорошо сидеть потеснее. Устанешь, знаете, когда полгода без стен – трудно сосредоточиться.

– Вы все тот же, – приветливо, но не принимая шутки, ответил Гирин. – Бывает ли у вас то, что вы назовете бедой?

Геолог заулыбался еще шире и вдруг сердито стукнул по столу.

– Как же нет беды? Беды нет только разве у полных идиотов. Есть такие – всем довольны… а вот у меня! – Андреев распахнул высокие створки простецкого фанерного шкафа, открыв две колонки некрашеных лотков.

В полутемной глубине замаячили угловатые куски горных пород. Даже на неопытный взгляд Гирина камни удивляли разнообразием: то угрюмым темно-серым, то теплым красным, желтым цветом, то сочетанием разнокалиберной пятнистости. Какие-то блестки, серебристые и черные, огоньки маленьких кристаллов – зеленых, розовых, синеватых – слабо мерцали в кусках камня, как бы поддразнивая Гирина и укоряя в невежестве.

– Видите, все полно! – крикнул Андреев, и Гирин сразу понял, что геолог действительно говорит о самом наболевшем. – И здесь, и в коридоре, и на складе, паршивом складе тоже. А здесь каждый из этих, для вас простых, камней – редчайшая вещь. Вот эти, – Андреев рывком выдвинул тяжеленный лоток, – отбиты от скал в почти недоступном ущелье притока Индигирки. Мы, надрываясь, несли их в заплечных мешках, перегружали на оленей, мчали на плотах через бушующие пороги. А эти – с вершинного гребня… хм, одной громаднейшей горы – я и сам не знаю, как удалось спуститься с грузом образцов. А эти – чтобы добыть их, мы поднимали лошадей на веревках на отвесные кручи ригелей – перегородок в ледниковых ущельях… Там, в левом шкафу, – мы вывезли их сквозь страшные пески из хребта, от которого четыреста километров до ближайшей воды… А вот там – из жарких болот Африки – первые, которых коснулась рука ученого, а не равнодушные пальцы белого проспектора, стремящегося лишь к обогащению!..

Гирин с уважением осматривал стойки с рядами одинаковых лотков.

– Неужели негде хранить? – спросил он. – Как же это?