У мечты должны быть крылья - Юлия Кривопуск

— Господь всех прощает, простит и тебя за твои слова, — ответил Хранитель Света.

— Только прежде я Его уничтожу, — проскрежетал Дьявол. — И займу Его место! Веришь?

— Посмотрим, — уклончиво ответил Ангел. — Пока ты не можешь покорить даже этот посёлок, хотя хвалился, что все его жители — давно твои приверженцы.

Дьявол расхохотался:

— Посёлок уже вчера вечером мог бы быть у меня в кармане! И будет! Хрупкая Душа, на которую ты делал ставку, не смогла внушить Мечущемуся Страннику никакой любви. Чаша с золотом перевесила на весах его судьбы чашу духовности. Даже не понадобилось особых усилий с моей стороны. Пара фраз в туалете ночного клуба — и Мечущийся Странник уже исповедует мою религию!

— Печально, — произнёс Хранитель Света, и глаза его погрустнели. — Я так надеялся на иной исход… Но Бог с ним, с Мечущимся Странником! Зато сама Хрупкая Душа не достанется тебе никогда! Я воспитывал её с самого детства, и я в ней уверен.

— Хрупкая Душа чуть было не совершила самоубийство вчера вечером, — парировал Хранитель Тьмы. — Всё твоё воспитание пошло бы прахом, если бы ей это удалось. Распятый еврей не прощает греха самоубийства — ты же знаешь. Ещё чуть-чуть — и за мной была бы безоговорочная победа в нашем споре.

— Чуть-чуть не считается, — сказал Ангел. — Бог успел оградить её от этого греха, прислав ей в помощь Дельфина.

— Да? — вздёрнул бровь Дьявол. — А я-то думаю: как она выбралась из морской пучины? Ведь уже была практически на пути ко мне! Я протягивал ей руку… Но подожди! Дело было ночью, а Дельфины не плавают в темноте!

— Этот приплыл. Я же сказал — Господь послал его.

— Понятно.

Хранитель Тьмы присел на каменное плато, скрестив ноги, и скептически хмыкнул.

— Ну что ж, Апостол, охраняй теперь свою воспитанницу, чтобы она ещё чего-нибудь не учудила, — прозвучала фраза из его уст. — Теперь Хрупкая Душа — твой единственный козырь в борьбе со мной.

— Постараюсь, — ответил Хранитель Света.

— Постарайся, — скривился его собеседник.

Вахак Зурабович полностью взял на себя организацию похорон. Лене не пришлось заниматься ни выбором гроба, ни местом на кладбище, ни поминками. Молодой человек, назначенный кавказцем, регулярно звонил вдове и спрашивал её мнение по тому или иному поводу. Но она всегда отвечала ему одно и то же: «Как вы считаете нужным». Её не интересовали ни цвет и качество обшивки гроба, ни надписи на похоронных венках, ни меню поминального обеда. Целыми днями она апатично просиживала в кресле и смотрела в окно.

За окном росли сосны.

Лена смотрела на стволы с оранжево-бурой корой, на нежно-зелёные, молодые побеги хвои, на бугристые, нераскрывшиеся шишечки. Степан любил сосны. Когда-то самой большой его мечтой было построить дом среди этих величественных деревьев.

Строить среди сосен было запрещено законом.

Степан запретов не признавал. Он выбил себе этот участок возле моря, выгрыз, вырвал его из горла у тогдашних властей, задарив и засыпав деньгами чиновников разных уровней. Власть растаяла и уступила. Лена помнила, как её муж впервые приехал сюда, выправив документы о собственности. Он бегал среди сосен, как ребёнок, обнимал и целовал каждое дерево, прикидывал, где будет стоять его новый дом, рисовал проекты палкой на песке. «Это всё моё! Моё!!!» — кричал он и смеялся счастливым смехом.

Теперь Степана не стало.

Никогда больше Лена не услышит его тяжёлые, грузные шаги в прихожей. Его голос, капризно и недовольно зовущий жену по имени, никогда больше не зазвучит в её ушах. Он никогда больше не будет сидеть в большом плетёном кресле под деревом. Никогда не потребует чаю с луковым пирогом. Никогда, никогда…

Лена старалась не думать о Степане плохо. Не вспоминать его скупость, пошлость, пренебрежение приличиями, демонстративное превосходство над всем и над всеми. Старалась забыть о его, унизительной для себя, любовной истории с московской актрисой. Недавнюю интрижку мужа вдова вообще обходила в мыслях стороной. Она загоняла в самые дальние уголки памяти все оскорбления, которые вытерпела за годы семейной жизни.

О покойниках нельзя думать плохо — так ведь?

А о себе можно.

Лена без конца корила себя. Когда-то где-то она услышала выражение, что от хороших жён не гуляют. Степан не просто гулял от неё. Он уходил к другим женщинам, будучи совершенно беспомощным по мужской части. Значит, он искал у них чего-то другого… Ласки, нежности. Любви…

То, что супруг таким образом просто развлекался, почему-то не приходило ей в голову.

Без сомнения, она была плохой женой. Тогда, шестнадцать лет назад, произнеся в ЗАГСе заветное слово «да», она хотела поправить своё материальное положение. А получается, испортила жизнь и себе, и мужу…

Дверь тихо скрипнула, и в комнату ужом скользнула Егоровна. Сочувственно глядя, пожилая женщина погладила её по руке.

— Сидишь? — вполголоса спросила она.

— Сижу, — слабо улыбнулась Лена.

— Поела бы хоть.

— Не хочу.

— Ну чайку попей. С пирогом. Хочешь?

— Нет, — покачала головой вдова. — Какой чай в такую жару?

— Какой-какой… Обыкновенный! — Егоровна была верна себе и принялась ворчать: — Чего ты к этому креслу прилипла, как муха к паутине? Не ешь, не спишь… Мало Степан помер — ты и себя извести решила?

— Я не хочу есть, мама, — прикрыла глаза Лена. — Я просто не голодна. Как проголодаюсь, обязательно приду и поем.

— Придёт она… — продолжала скрипеть мать. — Что вот ты тут сидишь, я не пойму. О чём думаешь?

Ответов на её вопросы не прозвучало.

— Что молчишь?! — Егоровна явно пошла в наступление. — Разговаривать не хочешь?!

— О Степане, — нехотя двинула бровью Лена. — Я думаю о Степане. И о себе…

— О Степане она думает… Что о нём думать? Помер — царство ему небесное. Сколько крови нам попил, ирод! А вот о себе подумать стоит. О себе-то — самое время.

Дочь непонимающе покосилась на мать.

— Что смотришь? — произнесла та. — Я о деле с тобой пришла поговорить.

— О каком?

— Не нравится мне этот Зурабович, — без обиняков начала Егоровна. — Уж больно он заботливый. И денег тебе дал, и похороны на себя взвалил, и звонит тебе по пять раз на дню. С чего бы это, а?

— Звонит не он, а человек, которого он назначил, — поправила Лена.

— Всё равно! — отмахнулась мать. — Уж больно подозрительно он тебя обхаживает. Не иначе поиметь чего хочет! Как ты считаешь?

Дочь пожала плечами, промычав что-то невразумительное.

— Чего плечами-то жмёшь? — Егоровна уже начала сердиться. — Я ей дело говорю, а она плечами жмёт! Ты, чем вселенскую скорбь изображать, лучше бы на завод съездила!