Конан Дойл - Максим Чертанов

Ему было грустно, что США, Канада и Великобритания – не одна страна. «Я не усматриваю в этих распрях никакой славы, а у тех государственных мужей, которые их вели, никакой мудрости. Сообща-то они и раскололи нацию от вершины до основания, а кто от этого выиграл? Не Британия, отчужденная от столь многих лучших своих детей. Не Америка, утратившая Канаду и оказавшаяся перед лицом гражданской войны, которой соединенная империя могла бы избежать». О французах, населяющих Канаду, доктор, по-видимому, забыл – а может, ему казалось, что неплохо бы, если и милая, симпатичная Франция тоже вошла бы в эту единую дружную империю.

Во всех канадских городах, где побывал Дойл, он выступал с речами. Говорил он не о Шерлоке Холмсе (чего бы, наверное, хотелось слушателям), а о грядущей войне, повторяя тезисы своих статей и предупреждая об опасности. Как и в Штатах, он всеми силами старался развеять тот неприятный образ англичанина, который сложился у обитателей Северной Америки: «Я рассказывал канадцам о нашем великолепном движении бойскаутов, а также о движении наших старых солдат за создание национальной гвардии». Неизвестно, убедил ли он канадцев в чем-либо. Но сам он им понравился. Когда Дойл вернулся в Монреаль, репортеры спросили, не собирается ли он написать рассказ о приключениях Холмса в Канаде; утомленный, он ответил на сей раз, что о Канаде напишет непременно, но Холмса туда отправлять не станет. В самом деле, как-то трудно себе представить Холмса в канадских прериях, среди медведей и лосей – разве что пенсионером. 4 июля Дойлы отплыли в Англию – уже не на «Олимпике», а на другом пароходе.

По возвращении Дойл тотчас кинулся в очередной бой за Слейтера – в деле как раз обнаружилась новая информация. В остальном лето 1914-го было для него спокойным. В подарок детям доктор привез игрушечную железную дорогу; Кингсли, приехавший на каникулы, показывал малышам, как она работает. Приезжал Иннес с женой и двухлетним сыном. Приезжала Конни с мужем и сыном – ровесником Кингсли. Почти каждый день в Уинделшеме бывали гости из Лондона. Доктор рассказывал об Америке. Сплошные обеды и ужины; много танцевали, было весело. Вроде бы вся Англия знала, что война должна быть, что она будет, что она будет скоро, – но надеялась, что, может, как-нибудь обойдется. Из того, что английские писатели говорят о себе и своих соотечественниках, можно сделать вывод, что надежда на «авось» и «как-нибудь» в англичанах очень сильна. Нам это слышать удивительно – но им, наверное, виднее.

«Было девять часов вечера второго августа – самого страшного августа в истории человечества. Казалось, на землю, погрязшую в скверне, уже обрушилось Божье проклятие – царило пугающее затишье, и душный, неподвижный воздух был полон томительного ожидания».

Фон Борку, последнему противнику Холмса, осталось ждать всего лишь двое суток. Британия вступила в войну 4 августа 1914 года. К этому времени в Европе уже произошло много событий. Хотя мы все и учили историю в школе, на всякий случай припомним, «кто за кого и почему»: Германия еще в 1879 году заключила с Австро-Венгрией договор, участники которого обязались оказывать помощь друг другу в случае войны с Францией или Россией, а в 1882-м к ним присоединилась Италия, искавшая поддержки в борьбе с Францией за обладание Тунисом – так был создан Тройственный союз (другое название – Центральные державы). В противовес ему стала складываться другая коалиция: сперва – в 1893 году – русско-французский союз, затем – в 1904-м – англо-французское соглашение, урегулировавшее споры между Великобританией и Францией по колониальным вопросам, и, наконец, в 1907-м – англо-русское соглашение, более-менее примирившее интересы сторон в Тибете, Афганистане и Иране; так возникла Антанта. 28 июня произошло Сараевское убийство; 23 июля Австро-Венгрия под давлением Германии предъявила Сербии ультиматум и, несмотря на согласие сербского правительства выполнить почти все ее требования, объявила Сербии войну; 30 июля Россия начала всеобщую мобилизацию; 1 августа (19 июля по старому стилю) Германия объявила войну России, а 3-го – Франции и Бельгии. Немцы, как обычно, рассчитывали на блицкриг – и, как обычно, просчитались.

Если до этого момента британское правительство (его премьером был Асквит) еще могло надеяться «спустить дело на тормозах», то теперь отступать было некуда: «Стало ясно, что заблуждения немцев относительно деградации нашего характера на самом деле заставили их уверовать, будто трусоватый здоровяк будет стоять сложа руки и глядеть, как громила избивает его маленького друга». Дойл мгновенно позабыл все свои претензии к бельгийцам. Дружба или расчет – так или иначе, Британия предъявила Германии ультиматум. Его срок истек 4 августа, в 23.00 по Гринвичу. Жители Лондона были возбуждены; всем хотелось действовать. Вместе с Британией в войну вступали все ее доминионы. «Как правило, человеку снятся дикие сны, а просыпается он в здравом уме, – писал Конан Дойл, – но в те дни, просыпаясь, я терял здравый смысл, обнаруживая, что нахожусь в мире кошмарных снов».

Доктору было 55 лет; однако первое, что он сделал – это попытался пойти военврачом на фронт. Он писал в военное министерство: «Мое имя известно довольно многим молодым людям в стране, и мне кажется, что, если бы человека моего возраста в виде исключения взяли в действующую армию, это послужило бы для молодежи неплохим примером. Мне пятьдесят пять, но я силен и крепок и, что немаловажно, мой голос может быть услышан многими». 21 августа ему отказали. В те же дни на войну просился Гумилев. Его тоже поначалу не хотели брать – из-за проблем со зрением, – но он был молод и своего добился: в сентябре был отправлен на фронт. А неутомимый доктор Дойл в это время уже формировал собственную армию.

Еще в день ультиматума он получил письмо от водопроводчика из Кроуборо, в котором говорилось: «В Кроуборо полагают, что надо что-то делать». Письмо его рассмешило, но потом он понял, что именно надо делать: создавать добровольческие отряды по месту жительства: «Этот союз, который я замыслил, должен был охватывать всех: здесь каждый гражданин – и стар и млад – должен был проходить военную подготовку, некий огромный котел, из которого нация в случае необходимости сможет черпать силы». Вечером того же дня он с Альфредом Вудом организовал собрание жителей Кроуборо. Пришли и люди из соседних деревень. Желающих записаться в добровольцы оказалось 120 человек. Отряд назвали Гражданским резервом. Тех, кто по возрасту должен был быть призван в настоящую армию, в отряд не записывали, так что составили его именно «стар и млад». На следующий вечер сошлись снова, разобрались, кто что умеет делать, выбрали «унтер-офицеров». Командование принял на себя доктор Дойл. Он уведомил военное министерство о создании отряда и попросил признать Гражданский резерв официально. Он ничего не требовал и кротко обещал не мешать законной мобилизации, однако же написал статью в «Таймс», где рассказал об отряде Кроуборо.

За несколько дней он получил письма из 1 200 городов и деревень, жители которых просили взять их в ополчение или хотя бы поделиться опытом по формированию добровольческих отрядов: прислать правила и инструкции. Правила и инструкции тотчас были написаны и разосланы всем желающим. Военное министерство было в гневе. Уже через две недели оно издало приказ немедленно распустить все незаконные формирования. Телеграмму в Кроуборо принесли, когда отряд на импровизированном плацу занимался строевой подготовкой; доктор зачитал своей армии текст приказа и, чертыхаясь и кляня все на свете, велел расходиться по домам.