Красная тетрадь - Дария Беляева

простил потенциальную опасность, а своего лучшего друга я убил.

– Нужно быть сильным! – крикнул я.

Андрюша лежал на дне ямы и не шевелился. Рядом с ним лежал чемодан, в котором хранилась девочка, придумавшая анкету для этой тетради.

Мы с ней не были лучшими друзьями, но я знал, что она живая и что с ней нельзя так поступать. Поэтому я убил своего лучшего друга.

– Таких, как ты, нужно обязательно уничтожать! Иначе куда мы придем? Ты мой лучший друг, но я обязан! Вредитель! Вредитель! Вредитель!

Я и сам не заметил, как начал злиться, а потом сел на траву (ту самую, которую нельзя косить, на которой нельзя выпасать скот, из-под которой нельзя брать земли) и заплакал.

Я попытался стереть кровь со стержня травой. Не потому, что я хотел скрыть следы своего преступления (я не собираюсь скрывать), а потому, что я не мог видеть эту вязкую кровь.

Я проплакал, пока солнце окончательно не вступило в свои права. Андрюша все еще лежал на дне карьера, неподвижный, как кукла.

Я сказал:

– Прости меня, пожалуйста, но так обязательно было нужно.

Вредитель, вредитель, вредитель.

Вредитель и враг.

Обратно я возвращался безо всякого страха, не обращая внимания на гудки машин. Я даже хотел, чтобы меня сбил грузовик, хотя, конечно, с полной серьезностью к таким детским фантазиям относиться нельзя.

В то, что я совершил, мне до конца не верится и сейчас.

Я бы очень хотел забыть черный чемодан, окровавленный стержень и двадцать седьмой скотомогильник, но я не забуду.

Мне еще кажется (это шок), что все поправимо, но в то же время я боюсь, что, когда я приведу к скотомогильнику взрослых, Андрюши там не будет.

Боря еще спит, и я опять его не потревожу.

Если меня накажут, я все равно буду уверен, что все сделал правильно.

Как бы со мной ни поступили, я сам не мог поступить иначе.

Но это все равно очень и очень тяжело.

Я допишу эти строчки и пойду к Эдуарду Андреевичу, он более стойкий и спокойный, чем Дени Исмаилович, и более опытный. Я все расскажу как есть. Страшно, конечно, потому я и тяну, думаю: напишу последнее предложение и пойду, а нет, напишу еще вот это.

Надо заканчивать и идти. Страх – непродуктивная эмоция, с ним нужно бороться, чтобы выполнять свой долг.

Вот.

Запись 220: По результатам дня

Всё в порядке, Андрюша все еще был в скотомогильнике, когда мы туда приехали.

Теперь он в морге, там, где уже нет Володи.

Меня не забракуют, потому что я слишком ценен. Эдуард Андреевич сказал, что на меня, скорее всего, наложат взыскание, потому как Андрюша, мой лучший друг, тоже имел ценность, хоть и меньшую, чем я, ввиду того, что еще не прошел экзамен.

Еще Эдуард Андреевич сказал, что мой поступок нельзя назвать однозначным и мне следовало обратиться ко взрослым.

Думаю, Эдуард Андреевич имел в виду, что я так же поддался червю, как и Андрюша. Жестокость берется из тех трещинок, которые в нас уже есть.

Теперь я хорошо знаю все трещинки в своем сердце.

Боря сказал, что я все сделал правильно и по-другому нельзя было поступить, только зря я его не позвал.

А я хотел, чтобы Андрюша ничего не понял и чтобы Боря не жил с тем, что необходимо было сделать. Две причины.

А еще я знаю, что Боре больно, но он, как всегда, такой хвастун.

Жаль Дени Исмаиловича, да и девочки опять плачут.

Вот, собственно, и всё.

Я так ненавижу то, кем я стал.

Запись 221: Напоследок

Сегодня мы с Борей уезжаем. Валя остается в санатории, ей нужно продолжать процедуры. Фира едет в Москву, чтобы там стать донором для своего отца. Она едет с нами. Они с Милой уже обменялись почтовыми адресами, Фира еще успеет написать ей и Вале тоже.

А я уже завтра вечером буду на космодроме. Я увижу Космос, о котором так давно мечтал. Все сбудется.

Андрюша в холодильной камере.

Валя и Фира присоединятся к нам максимум через пару месяцев.

Андрюшу и Володю мы не увидим никогда.

Может быть, мы увидим Ванечку, во всяком случае, это мне снилось.

Моя красная тетрадь заканчивается, но это и к лучшему. Может, мне разрешат ее взять. Я хотел бы сохранить.

Может, мне не разрешат ее взять.

Тогда я сожгу ее, и это тоже будет хорошо, хотя и грустно.

Боря вовсе не боится, но, по-моему, печалится.

Я тоже.

Мы многое оставим на Авроре, в том числе и нашего ежа по имени Николай Убийца, и тело моего лучшего друга, и могилу Бориного брата.

Уже на вокзале, покидая этот город, мы оставим здесь прежних себя, тех, которые сюда приехали.

Наверное, это и есть взросление, темное пятно между детством и юностью, и я сейчас в самом его центре.

Мне больно, печально, и многое мне непонятно. Но я не отказываюсь от своего принципа: защищать слабого – привилегия сильного. Это всегда будет важно, что бы ни происходило вокруг.

Уезжать тяжело, потому что когда я уеду, все перемены, произошедшие со мной и с другими, окончательно вступят в силу, как договор после подписи. Это грустно.

Но у меня есть надежда, люди будущего, на то, что вы будете лучше меня во всем.