Суворов - Вячеслав Лопатин

Итак, гора родила мышь. Мы поначалу в Пьемонте столь были благоразумны, что молва о сем до Лиона дошла, а то и до Парижа, коий к Крещению я бы призвал к ответу.

Да не до Франции стало — кабинет (австрийский. — В. Л.), ни военного, ни мирного искусства не ведая, в лукавстве и коварстве погрязнув, заставил нас всё бросить и отправиться по домам. Последняя его пражская хитрость вот какова была — меня вернуть и заставить войти во Франконию, на тех же основаниях, что и в Швейцарии. Я заявил, что выполню сие не прежде, чем увижу воочию под знаменами своими 100 000 человек.

Поистине, никто не выиграет больше, чем Англия, от продолжения войны…

Нидерланды потеряны, но возвращены обратно Милан, Тоскана и Венеция, завоеваны Романья и, главное, Пьемонт, — увидите ясно, что Австрия соделалась в три раза сильнее, нежели прежде была, для совместной с Англией войны».

Очерк минувшей кампании предельно краток и точен, перспективы продолжающейся войны очевидны. «Он читал в будущем, — резюмирует Фукс, приводя слова Суворова, сказанные им после получения повеления возвращаться с войсками домой: — "Я бил французов, но не добил. Париж — мой пункт, беда Европе!"».

Он гнал прочь мысли о смерти. Его заботили житейские семейные дела, прежде всего бракосочетание князя Аркадия Александровича. Еще из Праги Суворов сообщил Ростопчину: «Сын мой… теперь хоть и в молодых летах, но я весьма желаю еще при жизни моей иметь ту отраду, чтобы пристроить судьбу его. Выбор его пал на дочь покойного герцога Курляндского герцогиню Саган. Сходство их обоих нравов, лет и состояния побудило меня дать на сей брак отцовское мое благословение».

Аркадий познакомился с герцогиней Катериной Фридерикой Вильгельминой Бенигной фон Бирон (внучкой фаворита императрицы Анны Иоанновны) в Праге. Герцогиня была одной из самых видных и богатых невест Европы. Император Павел дал согласие на брак и разрешил приезд невесты с матерью в Петербург. Смерть 2(13) января отца невесты повлекла за собой трехмесячный траур.

Полагая, что траур подходит к концу, Суворов хотел, чтобы бракосочетание совершилось в Петербурге, в его присутствии. А пока он писал Хвостову, опекавшему его сына: «Благодарствую Вам за призрение К[нязя] Аркадия. Избегайте малейшей роскоши, он должен на свою долю Вам соучаствовать в найме квартиры, а в столе на образ Наташи… Ежели бы что не стало, то добавляйте ему от меня. Паче, как молодого юношу, берегите строго его любомудрие и благонравие».

Даже в болезни он был занят поисками места, где мог бы спокойно провести остаток жизни. Вспоминал Кончанское, которое он «уважает столько, что хочет там построить каменный домик с церковью». Советовался с Хвостовым, не обменять ли «Кобринский Ключ» на российское имение.

«Я буду жить в деревне и, где бы то ни было, надлежит мне Высочайшая милость, чтоб для соблюдения моей жизни и крепости присвоены мне были навсегда штаб-лекарь хороший с его помощником, к ним фельдшер и аптечка. И ныне бы я не умирал, естли б прежде и всегда из них кто при мне находился…

Ежели буду жив, в Высочайшее шествие из Санкт-Петербурга в Павловское 23 мая, прямо ли мне тогда в деревню ехать или чрез несколько дней из Павловского увольниться…

Я бы законно желал быть иногда в публике в иностранном мундире. Великому Императору то слава, что его подданный их достойно заслужил».

Не внешняя красота белого с золотым шитьем австрийского мундира или роскошного синего мундира великого фельдмаршала сардинских войск были дороги старому воину — дорого было признание выдающихся заслуг русского полководца европейскими монархами. Суворов уже знал о пожелании Павла, чтобы он сложил с себя звание австрийского фельдмаршала. Знал и о том, что еще 22 ноября последовало повеление, чтобы князю Италийскому «не утвержденного указом титула светлости не давать», а титуловать его по-прежнему «сиятельством». Незадолго до него пожалованные в князья Безбородко и Лопухин именовались «светлостями». Но заслуги Безбородко в царствование Павла I не шли в сравнение с подвигами Суворова. Лопухин же получил титул за то, что император страстно влюбился в его дочь Анну.

Генералиссимус чувствует приближение немилости, но гонит черные мысли прочь. Заканчивается письмо Хвостову просьбой: «Мне должно, нацелясь, чтоб под Петербург приехать одну станцию к ночи, где и ночлег взять. Тут я должен уже найти К[нязя] Андрея (Горчакова. — В.Л.) или К[нязя] Аркадия с краткою о всем запискою для предуведомлений и потому благомерия».

Ростопчин продолжал держать Суворова в курсе важнейших политических новостей: «Тугут всё еще в шишаке и сбирается на войну, но о мире трактует. Затрудняет его один пункт — возстановление Цизальпийской республики. Вероятно, что Бонапарте сам примет над армиею команду, и власть его, быв основана на войне и оружьи, он захочет увериться еще более в солдатах, начальствуя оными. Он царь без титла: все ему поклоняются, всего его чтят в ожидании мира; участь всех смягчена; но как иноземцу с репутациею управлять живою и сумазбродною нациею? Он хочет непременно начать войну, если Венский Двор не возстановит республики Цизальпийской, а тут его Сиейс и подкосит тем, что Италии [незачем] Франциею жертвовать». Среди новых военных планов граф упоминает план генерала Дюмурье, которому пришлось бежать из революционной Франции. Старый знакомец Суворова направился в Россию, чтобы убедить императора Павла дать ему русские войска, зимовавшие после провала голландской экспедиции на маленьких островках подле Англии. «Государь о войне и слышать не хочет, оставляя других на их произвол», — резюмирует Ростопчин. Заканчивается письмо тонкой лестью: «Приезжайте разговеться сюда и сделайте вместо одного праздника два».

Постом и молитвой остановив «неумолимую фликтену», Суворов отправился в Петербург. Еще ранее из письма Ростопчина он узнал о приготовленной ему поистине царской встрече: «Герой века» въедет в столицу под звон колоколов. Народ, войска, гвардия будут приветствовать генералиссимуса. Сам император обнимет его у дверей дворца — честь неслыханная!

Неожиданно 20 марта 1800 года последовал царский рескрипт: «Господин Генералиссимус Князь Италийский Граф Суворов-Рымникский. Дошло до сведения моего, что во время командования войсками моими за границею, имели Вы при себе дежурного генерала, вопреки всех моих установлений и высочайшего устава, то и, удивляясь оному, повелеваю Вам уведомить меня, что Вас побудило сие сделать».

Вскоре последовал приказ императора: «Во всех частях, составляющих службу, сделано упущение, даже и обыкновенный шаг нимало не сходен с предписанным уставом».

Пока тяжелобольной Суворов медленно приближался к столице, Павел попросил своего сына Константина, вернувшегося из похода приверженцем великого полководца, высказаться насчет военной формы. Цесаревич по-суворовски отрезал: неудобная. Отец попросил представить образец более подходящей одежды. Доверчивый Константин представил. Император разразился гневом, усмотрев в «удобной форме» сходство с потемкинской.

Все эти придирки скрывали страх Павла. Суворов на деле доказал всю порочность гатчинских преобразований армии. Боялся император и проявлений народного восторга при въезде генералиссимуса в столицу. Последовало повеление перенести въезд на ночь.