Сто полей - Юлия Латынина

– Ты на всех так прыгаешь или только на Даттама? – спросил Бредшо, осторожно обирая с ее мокрой кофточки шелковые плети.

– Только на Даттама, – сказала девушка, опять по-зверушечьи изогнувшись. – Он так спас мне жизнь.

– Как так?

– Мы как-то ошиблись, и нас окружили. Меня оставили в каком-то курятнике, а сами пошли драться. И мама тоже очень хорошо дралась: я смотрела сквозь щелку. А потом они подожгли курятник, и я выбежала вон. Один солдат поймал меня и повез: тут успели люди Даттама. Даттам прыгнул со своего коня прямо ему на плечи, оба упали, и Даттам его зарезал. Мне тогда было пять лет, но я все очень хорошо помню.

Девушка говорила все это, стоя совсем рядом и обирая траву с его шитого плаща.

«Господи, – подумал Бредшо, – ну и светлые детские воспоминания!»

– А вот и он! – сказала девушка.

Бредшо оглянулся. На краю обрыва стоял Даттам: немолодой уже человек с телом грузным и крепким, как ствол каменного дуба, с рассеченным морщинами лицом и подбородком, чуть отвисшем из-за излишеств, и на руке у него, на зеленой перчатке, сидел белый кречет – королевская птица, которая стоит столько, сколько пять хороших рабынь, птица, которой можно уплатить половину выкупа за королевского конюшего, убитого на ступенях трона.

Девушка дала в руки Сайласу затонувшую корзину, и они вдвоем понесли ее к берегу.

Даттам ждал.

– Вот, – сказал Даттам, – ты просила птичку – поохотиться.

– Спасибо, – сказала девушка, и взяла корзинку из рук Бредшо.

Даттам смотрел на них со странным выражением лица, и если бы это был не Даттам, можно было бы сказать, что он плакал.

* * *

Ванвейлен полагал, что после известия о заварушке в столице Даттам поспешит навстречу экзарху. Однако он ошибался. Целью их поспешной поездки, судя по всему, и был посад Небесных Кузнецов.

Даттам весь вечер провел, запершись, со старостой и с главным жрецом посада, а на следующий день отправился со всеми ними на охоту; впрочем, многим показалось, что он не сделал бы это, не будь у старосты падчерицы по имени Янни.

Это была грустная охота для Даттама. Охота – это почти война. Это порядки, противоположные существующим, это мир, который лес, а не сад, в который скачут по полям, а не по дорогам. А здесь в этот мир не попасть, здесь вдоль дороги стоят деревянные домики, чтобы человечье дерьмо не пропадало зря, а шло потом на огороды, называемые полями, огороды, где под каждым кустиком риса лежит освященный лист и головка сардинки.

Даттам хотел ехать на лодках в Козий-гребень, где он раньше охотился, навещая Янни. Козий-гребень был проклятым и потому безлюдным местом. Но весной экзарх взял и разбил в Заводи военный лагерь. Второго дня, получив известия из столицы, командир лагеря, один из любимцев экзарха, всполошился и бросился ему навстречу. Теперь Козий-гребень был пуст, но Янни все равно не захотела туда ехать.

Бредшо и Ванвейлен, услышав о военном лагере, разбитом в семи километрах на северо-северо-востоке, значительно и с легким ужасом переглянулись.

Это была грустная охота для Даттама, потому что Янни ускакала далеко-далеко вместе с кречетом и Сайласом Бредшо, а Даттам, из хозяйственных соображений, ехал вместе с пожилым опрятным старостой, приемным отцом Янни. Тут же был и Клайд Ванвейлен.

Староста, в простом чесучовом, без излишеств, кафтане, рассуждал о прибыли, полученной посадом в этом году от продажи холстов, праведной прибыли, несомненно свидетельствующей, что тот, кто ее получает, угоден богу; о том, что посад теперь покупает краску от храма, и о том, что новый Сын Небесного Кузнеца придумал замечательную вещь: завести книжечки, наподобие расходно-приходных, разлиновать их на графы, соответствующие порокам, вроде наглости, жестокости, нетерпения, и наоборот, добродетелям, и отмечать книжечки каждый день. Главным пороком была расточительность, главной же добродетелью – честность, ибо честность – залог процветания и лучший капитал.

Тут Даттам вспомнил, как двенадцать лет назад люди этого человека, которого звали тогда тысячником Маршердом, два дня пороли, в свое удовольствие, реку Левый Орх, потом разрушили дамбу, спустили воду, и, нашед в озерной тине огромного слепого дельфина-сусука, приняли его за речное божество, зажарили и съели.

Даттам глядел вокруг, на поля и и огороды, и страшная тоска сжимала сердце, и он чувствовал себя так, как чувствовали воины-оборотни Марбода Белого Кречета, погибая под стенами Ламассы; как старый дракон, который сам породил маленького человека, пастушка Хоя, и сам отдал ему в руки чудесный меч.

«Да! – думал он. – Твой сын не подарит невесте белого кречета – канарейку он ей подарит, канарейку в клетке, и еще с упоением будет хвастаться, как удалось выторговать у продавца два гроша. Праведное стяжание! Да плевал я на стяжание, если оно праведно!»

Даттам глядел вниз, с желтого холма, на опушку болотца, где вместе с Янни прыгал по кочкам Сайлас Бредшо. Месяц назад, в одном из замков, на рассвете, рабыня и колдунья сказала чужеземцу во всеуслышание: «Знаешь, твоя жена будет самой счастливой!»

Для этого, впрочем, не надо было быть колдуньей.

Даттам склонил голову, прислушиваясь к разговору между старостой Маршердом и Клайдом Ванвейленом. Бывший тысячник хвалил экзарха за милость, – тот часто звал людей из посада и советовался с ними относительно будущего.

– А нельзя ли чего получше советов? – спросил Ванвейлен.

– Что же лучше? – сказал староста и оправил кафтан.

– Чтобы вы выбирали людей, которых отправляют к экзарху, и чтобы их мнение было для экзарха не советом, которого он волен и не слушаться, а приказом.

– Ба, – сказал Маршерд, – такого не бывает.

– Почему ж не бывает? Или вы не слышали о таких городах?

– Мало ли чего брешут. То о людях с песьими головами, то про море, обратившееся в лед.

– Это опасно, – сухо сказал Ванвейлен, – считать брехней то, что не видел.

– Почему же не видел? – удивился Маршерд. – Каждый день вижу! У провинции две головы и те никогда не могут договориться. А если в ней будет сто голов?

А старая Линна сказала:

– Новый дворец государя стоил, говорят, двести рисовых миллионов, всех поскребли. А если в стране сто голов, – так, стало быть, сто дворцов и соскребут в сто раз больше!

– Однако, – раздраженно заметил Ванвейлен, – я понимаю, вы двенадцать лет назад не за свободу дрались, но ведь многоначалие у вас было.

Маршерд согласился, что при восстании, точно, бывает многоначалие.

– Однако ж, это, знаете, если постоянное восстание станет образом правления…

На том и порешили.

* * *

Перед обедом Даттам зашел в кухню, где мать Янни, нагнувшись, мыла и так чистый до блеска пол.