Утопия XIX века. Проекты рая - Эдвард Беллами

– Посмотрите-ка туда!

Я посмотрел через низкую изгородь и увидел Эллен. Она глядела на луг, защитив рукой глаза от солнца. Легкий ветер играл ее каштановыми волосами, а на ее загорелом лице, словно вобравшем солнечное тепло, как драгоценные камни сверкали глаза.

– Подумайте, гость, – сказал Дик, – разве это не похоже на одну из сказок братьев Гримм, о которых мы говорили в Блумсбери. Вот мы, двое влюбленных, странствуя по свету, пришли в волшебный сад и перед нами сама фея. Что она сделает для нас?

– А она добрая фея, Дик? – с сомнением спросила Клара.

– О да, – отозвался он, – и, как полагается в сказке, она была бы еще добрее, если бы не этот гном или лесной дух – наш ворчливый старичок.

Мы рассмеялись.

– Надеюсь, вы заметили, – сказал я, – что вы не включили меня в вашу сказку.

– Да, – ответил он, – это правда. Считайте, что на вас шапка-невидимка и вы можете видеть всех, сами оставаясь невидимым.

Эти слова больно меня задели, ведь я все время был неуверен, что действительно нахожусь в этой прекрасной, новой стране. Поэтому, чтобы не вышло еще хуже, я решил держать язык за зубами. Мы все вместе вошли в сад и направились к дому. Кстати, я заметил, что Клара, наверно, почувствовала контраст между собой, городской жительницей, и Эллен, прелестной девушкой из летней деревни. В это утро она, по примеру Эллен, оделась очень легко и обулась в легкие сандалии на босу ногу.

Старик добродушно приветствовал нас в гостиной и сказал:

– Ну что ж, дорогие гости, вы изучали наш край в неприкрашенном виде. Я думаю, ваши вчерашние иллюзии при дневном свете немного потускнели. Или вам по-прежнему нравится у нас?

– Очень, – твердо заявил я, – это одно из красивейших мест на нижней Темзе.

– О, так вы знаете Темзу? – удивился он. Я покраснел, заметив, что Дик и Клара смотрят на меня, и не знал, как ответить, – ведь один раз я уже проговорился, упомянув в разговоре с моими хэммерсмитскими друзьями, что знаю Эппингский лес. Я решил, что неопределенная фраза лучше прямой лжи поможет мне избежать осложнений, и поэтому сказал:

– Я уже посещал однажды вашу страну и побывал тогда и на Темзе.

– Так вот, – с любопытством заметил старик, – раз вы бывали в нашей стране, не находите ли вы, отбросив всякие теории, что она очень изменилась к худшему?

– Нисколько, – ответил я, – я нашел ее очень изменившейся к лучшему.

– Боюсь, что вы предубеждены в пользу той или иной теории, – сказал он. – Конечно, время, когда вы были здесь, настолько близко к нашим дням, что ухудшение не могло стать таким уж явным, ибо мы и тогда жили в основном при тех же условиях, что и теперь. Я имел в виду более раннюю эпоху.

– Одним словом, – заметила Клара, – это у вас возникла какая-то теория о произошедших переменах.

– У меня есть и факты, – продолжал упорствовать старик, – посмотрите сюда: с холма вы можете увидеть четыре маленьких коттеджа. А вот я наверняка знаю, что в старые времена, даже летом, когда мешала густая листва, вы могли разглядеть с того же места шесть больших и красивых домов. А выше по реке сады сменялись садами до самого Виндзора, и во всех этих садах были прекрасные виллы. Да, Англия кое-что значила в то время!

Тут меня наконец прорвало.

– Что следует из ваших слов? – воскликнул я. – Что вы уничтожили у себя обывательщину, прогнали проклятых холуев и теперь удобно и счастливо может жить каждый из вас, а не одни только отъявленные воры, которые всегда были столпами разврата и пошлости. Что же касается этой прелестной реки, то они подрывали, так сказать, ее духовную красоту и уничтожили бы ее физически, если бы не были выброшены вон!

После моего выпада наступило молчание. Но я, право, не мог удержаться от этих горячих слов, вспоминая, как сам в прежнее время на этих же берегах Темзы страдал от обывательской пошлости и всего, что ее порождало. Наконец старик заговорил совершенно спокойно:

– Мой дорогой гость, я решительно не понимаю, что вы хотите, собственно, выразить такими словами, как «обывательщина», «холуи» и «отъявленные воры», и как это возможно, чтобы лишь немногие люди могли жить безбедно и счастливо в богатой стране. Я вижу одно: что вы рассержены и виноват, кажется, я. Поэтому, с вашего разрешения, переменим предмет разговора!

Я нашел, что это было гостеприимно и любезно с его стороны, особенно если принять во внимание, как он цеплялся за свои предвзятые взгляды, и поспешил сказать, что нисколько не сержусь, а лишь принял слишком близко к сердцу наш спор. Он спокойно поклонился, и я подумал, что бурю пронесло, как вдруг вмешалась Эллен:

– Дедушка, наш гость сдерживает себя из вежливости, но то, что он хотел сказать тебе, должно быть сказано. А так как я хорошо знаю, в чем дело, я скажу это за него. Ты знаешь, меня учили всему этому люди, которые…

– Да, – прервал ее старик, – мудрец из Блумсбери и другие.

– О, так вы знаете моего родственника, старого Хаммонда? – воскликнул Дик.

– Да, – сказала Эллен, – он и «другие», как говорит мой дед, научили меня многому, и вот суть их взглядов: мы живем теперь в маленьком доме, но не потому, что не можем делать ничего лучшего, как только работать в поле, а потому, что это нам нравится. Если бы мы пожелали, мы могли бы жить в большом доме среди добрых друзей.

– Да, как раз! – заворчал старик. – Как будто я захочу жить среди этих самодовольных субъектов, которые смотрят на меня сверху вниз.

Эллен ласково ему улыбнулась, но продолжала, будто он ничего и не говорил:

– В то время, когда здесь стояло много больших домов, о которых упоминал мой дед, нам все равно пришлось бы жить в деревенском домике, хотели бы мы этого или нет. В нашем домике не было бы ничего, что нам нужно, не то что теперь, – он был бы голый и пустой. Нам не хватало бы еды; наша одежда была бы безобразна на вид, грязна и холодна. Ты, дедушка, вот уже несколько лет не исполняешь тяжелой работы, а только гуляешь да читаешь свои книжки и ни о чем не беспокоишься. А что касается меня, я работаю много, потому что мне это нравится. Я считаю, что труд мне полезен: он развивает мускулы и делает меня красивее, здоровее и счастливее. А в прежние времена тебе, дедушка, пришлось бы тяжко работать и на старости лет, и ты всегда боялся бы, что тебя запрут в дом – подобие тюрьмы, вместе с другими стариками, полуголодными и лишенными всех радостей жизни. А я: мне двадцать лет, но моя молодость уже прошла бы и скоро я стала бы худой, изможденной, замученной заботами и несчастьями. Никто не мог бы даже догадаться, что я когда-то была красивой девушкой. Не об этом ли вы думали, гость?

Она говорила со слезами на глазах, думая о прошлых несчастьях простых людей, подобных ей самой.

– Да, – сказал я, растроганно, – об этом и о многом другом. В моей стране я часто видел эту злосчастную перемену, когда красивая деревенская девушка превращалась в жалкую, неряшливую женщину.