Манускрипт всевластия - Дебора Харкнесс

— То, что проделала с тобой Сату, было вызовом. И Мэтью откликнулся именно так, как они надеялись: призвал братство к оружию. С тех пор, как ты появилась в Бодли, он просто спятил. Я хорошо знаю, что за этим может последовать: когда он в последний раз потерял голову из-за женщины, я потеряла мужа.

В комнате стало тихо как в могиле — даже бабушка и та испугалась.

«Мэтью не убийца, — твердила я себе снова и снова. — Он убивает, чтобы есть, убивает в приступе гнева… но я, несмотря на это, люблю его. Кто же тогда я, если продолжаю любить такое чудовище?»

— Успокойся, Мириам, — сказал Маркус.

— Нет, — ощерилась она. — Это моя история, не твоя.

— Хорошо, рассказывай. — Я ухватилась за край стола.

— Мой Бертран был его лучшим другом. Смерть Элинор Сент-Леджер привела к конфликту между англичанами и французами: Иерусалим был на грани войны, а Мэтью, призвав на помощь Рыцарей Лазаря, едва не разоблачил нас перед людьми. Сент-Леджеры требовали, чтобы убийца Элинор был наказан — а убийцей был Мэтью, великий магистр. Мой муж, спасая его и орден, взял вину на себя, и сарацинский палач отрубил ему голову.

— Мне жаль, Мириам, очень жаль. Но я не Элинор Сент-Леджер, и здесь не Иерусалим. Это было очень давно. Мэтью с тех пор стал другим.

— Для меня это было словно вчера, и Матье де Клермон нисколько не изменился: он снова хочет того, что ему недоступно.

В комнате опять стало тихо. Рассказ Мириам укрепил худшие подозрения Сары насчет вампиров в целом и Мэтью в частности.

— Возможно, ты останешься с ним, даже когда узнаешь самое скверное, — безжизненным голосом добавила Мириам, — но сколько иных он еще уничтожит из-за тебя? Думаешь, Сату Ярвинен избежит участи Джиллиан Чемберлен?

— Джиллиан? — всполошилась Эм. — А что с ней такое?

Ответить Мириам не успела: я инстинктивно согнула пальцы правой руки и выставила средний с указательным в ее сторону. Она, схватившись за горло, издала булькающий звук.

Нехорошо так, Диана, погрозила мне бабушка. Держи себя в руках.

— Отстань, бабушка — и ты, Мириам, тоже не лезь. Джиллиан мертва, Эм. Это они с Питером Ноксом прислали мне африканскую фотографию мамы с папой. Мэтью меня защищал: для него это так же естественно, как дышать. Постарайся простить его.

— Он убил ее за то, что она прислала тебе фотографию?! — побелела Эм.

— Не только, — вступился Маркус. — Она годами шпионила за Дианой. Джиллиан с Ноксом искали в оксфордской квартире Дианы образцы ДНК. Если бы им удалось узнать то, что теперь знаем мы…

«…Меня ожидала бы судьба пострашнее смерти», — мысленно закончила я. Но почему же Мэтью сам не сказал мне об этом? Я затворила ставни позади глаз — незачем тетушкам знать, что муж не во всем со мной откровенен.

Закрыться от бабушки было труднее. Ох, Диана, прошептала она, знаешь ли ты, что делаешь? Ты уверена?

— Убирайтесь из моего дома, вот что. — Сара отодвинулась от стола. — Тебя, Диана, это тоже касается.

Глубинная дрожь, зародившись в погребе, пробежала по половицам. Оконные стекла задребезжали, стул Сары стрельнул обратно, прижав тетку к столу, дверь хлопнула.

Дом не любит, когда Сара начинает командовать, прокомментировала бабушка.

Мой собственный стул бесцеремонно вывалил меня на пол, а незримые руки, не успела я встать, схватили и потащили вон. Дверь столовой снова захлопнулась, заперев внутри двух ведьм, двух вампиров и одно привидение. Из-за нее слышались глухие возмущенные звуки.

Еще одно привидение, которого я ни разу не видела, вышло из гостиной и поманило меня к себе — женщина в расшитом корсаже и пышной темной юбке до самого пола. Вся в морщинах, но бишоповские нос и подбородок ни с чем не спутаешь.

Будь осторожна, дочка, тихо и с хрипотцой сказала она. Ты из тех, кто стоит на перекрестке дорог, а это место опасное.

— Кто ты?

Женщина молча посмотрела на парадную дверь, и та открылась бесшумно, без привычного скрипа. Я знала, что он когда-нибудь придет за тобой. Моя мать мне сказала.

Я разрывалась между Бишопами и де Клермонами, между столовой и Мэтью. Привидение улыбнулось, видя мои терзания.

Ты всегда была странной, не такой, как все ведьмы. Но будущего без него у тебя нет — он стоит на твоем пути, куда бы ты ни пошла.

Женщина исчезла, оставив слабый светящийся след. В темноте за открытой дверью мельтешили руки и лицо Мэтью.

Решение мне далось без труда. Я опустила закатанные рукава, сделала шаг… и очутилась на самом конце аллеи.

Мэтью, стоя ко мне спиной, быстро и яростно говорил по-окситански — скорей всего с Изабо.

— Мэтью, — сказала я тихо, не желая пугать его.

Он мгновенно обернулся ко мне.

— Я не слышал, как ты подошла.

— Ты и не мог. Дай мне, пожалуйста, поговорить с Изабо.

— Лучше не надо.

Наши родственники сидели, запертые в столовой, Сара грозилась вышвырнуть нас всех вон — неподходящий момент, чтобы ссориться с Изабо и Мартой вдобавок.

— Помнишь, что сказал Авраам Линкольн о домах?

— «Дом разделившийся ждет большая беда», — недоуменно процитировал Мэтью.

— Вот именно. Дай-ка мне телефон.

Он нехотя выполнил мою просьбу.

— Диана? — с нехарактерным для нее волнением воскликнула Изабо.

— Не знаю, что тебе наговорил Мэтью, но скажу сразу: я на вас не сержусь. Ничего плохого вы мне не сделали.

— Спасибо, — выдохнула она. — Я пыталась ему сказать… мы действовали по наитию, руководствуясь тем, что смутно помнили с давних пор, когда Диана была богиней плодородия. Твой запах напомнил мне о тех временах и о жрицах, помогавшим женщинам забеременеть.

Взгляд Мэтью коснулся меня в темноте.

— И Марте тоже передай, хорошо?

— Непременно, Диана. — Изабо помолчала. — Мэтью поделился со мной результатами твоего анализа и теориями Маркуса по этому поводу. Раз уж он рассказал кому-то чужую тайну, значит, она сильно поразила его, а я не знаю, от чего плакать — от горя или от радости.

— Может, от всего вместе на первых порах?

— Мои дети не впервые доводят меня до слез, — тихо засмеялась она. — Я и от горя не отрекаюсь, если оно сулит радость.

— Дома все хорошо? — неожиданно вырвалось у меня.

Взгляд Мэтью стал мягче.

— Дома? — Значение этого слова и от Изабо не укрылось. — Да, все хорошо… только очень тихо.

Слезы навернулись мне на глаза. В Изабо, несмотря на все ее острые грани, чувствовалась порой настоящая материнская ласка.