Медвежатник - Евгений Сухов

Один из рабочих его заинтересовал особенно: вооружившись ацетиленовой горелкой, он ловко срезал окалину с литейного ковша.

— Какая это сталь? — подошел поближе Филимон. — Мартеновская?

Рабочий на секунду оторвался от своего занятия и, махнув рукой, объявил:

— Титановая.

— И хорошо берет?

В этот раз рабочий посмотрел на Филимона с интересом, в нем чувствовался специалист.

— Как видишь.

— А у меня получится?

— Здесь сноровка нужна. Попробуй, может, получится, — протянул он Филимону горелку. — Только фартук бы надел. А то металл брызнет и одежонку подпалит.

Филимон переоделся в старую одежду, вооружился горелкой и поднес тонкое ярко-синее пламя к металлическим заусенцам. Словно по волшебству, металл начинал коробиться, превращаться в махонькие капельки и, поддавшись огненному напору, отлетал далеко в сторону.

— Эй-эй-эй! Ты мне так ковш прожжешь, — строго предостерег рабочий. — По самому краю веди, вот тогда толк будет.

Филимон охотно качнул головой и направил пламя к следующим окалинам. Титановая сталь плавилась и рвалась, как папиросная бумага, обжигающие опилки разлетались далеко по сторонам.

— А ты молодец, у тебя получается. Может быть, останешься у нас на заводе? У меня сменщик как раз ушел, вместо него будешь.

Грудь распирало от радости, и он едва не поделился с рабочим своим нечаянным открытием.

— И сколько же платят? — растянулись губы Филимона в озороватой улыбке.

Рабочий встретил вопрос очень серьезно:

— Четвертной обещаю, а то и полста! Еще у нас хозяин понимающий, к празднику троячок приплатить может, а если приглянешься как работник, тогда и на червонец можешь рассчитывать.

Филимон едва сдержался, чтобы не расхохотаться. Стоит ли ему говорить, что за час подобной работы он теперь сможет заработать не менее ста тысяч рублей.

— Это хорошо, — он почти по-хозяйски хлопнул по плечу рабочего, — только сейчас у меня другие планы. Как отсюда в город выбраться?

— А чего тут выбираться? — искренне удивился рабочий, забирая обратно горелку. — Через час подвода подойдет, вот с ней и выберешься.

Филимон вытащил из кармана припрятанную десятку и, сунув ее в руки ничего не понимающего рабочего, произнес:

— Это тебе за совет, дружище. Век тебя помнить буду, — и, махнув рукой, вышел из цеха.

* * *

Титановая сталь не устояла. Она сдалась на милость победителя.

Уже через несколько часов после ограбления хранилища Государственного банка едва ли не все газеты взахлеб писали о том, что неизвестный преступник выгреб из сейфа почти полмиллиона рублей. Фотография, напечатанная на первых полосах газет, выглядела впечатляющей: в центре дверцы красовалась дыра почти в полметра диаметром, надо полагать, что медвежатник черпал деньги из глубины несгораемого шкафа совковой лопатой.

Журналисты предполагали, что преступник изобрел оружие, перед которым бессильны даже военные технологии, и только один из них осмелился утверждать, что по характеру оплавления металла была применена обыкновенная ацетиленовая горелка.

Еще через день был ограблен крупный банк в Санкт-Петербурге, еще через два — банк в Нижнем Новгороде.

В течение недели было ограблено около десяти банков, но всем было понятно, что преступный гений только набирает обороты и не остановится до тех самых пор, пока не выпотрошит российскую сокровищницу до последнего рублика.

Генерал Аристов в сердцах смял газету и зло швырнул ее в корзину. Бездарные писаки! Они еще смеют злопыхать и ставить под сомнение его профессионализм. Но ясно одно — господин Родионов вернулся. Так вскрывать сейфы может только он один и, следовательно, обязательно поспешит на помощь своей голубке. А мы отыщем время, чтобы достойно встретить его.

Аристов поднял трубку телефона и произнес:

— Это вы, Виталий Андреевич?.. Это вас Аристов беспокоит. Как живу? Как говорится, вашими молитвами. Птичка-то наша крепко в клетке сидит, еще не выпорхнула? Ну и слава богу… Я думаю, торопиться не следует. Тюрьма — самое лучшее место, чтобы ждать гостей, так что прошу набраться терпения. До скорого, рад был вас услышать.

Аристов положил трубку и довольно улыбнулся. Савелий Родионов не может не объявиться, таков его характер!

Филимон Злобин открыл глаза. Вокруг была абсолютная темнота, и только равномерное сопение, раздававшееся откуда-то сбоку, подсказывало ему, что он находится не в гробу. Пошарив рукой вокруг, он нащупал коробок спичек. После нескольких безуспешных попыток он сумел наконец зажечь спичку. Яркий свет неприятной резью ударил по глазам, заставил зажмуриться. Рядом лежала женщина, молодая, лет двадцати, не более. Злобин так и не смог вспомнить, каким образом он оказался с ней в одной постели.

Абсолютный провал памяти!

Болела голова. Сильно. Создавалось впечатление, что дюжина чертей, забравшихся под черепную коробку, устроили вселенский шабаш. Так болеть голова может только от выпитого шампанского, где счет идет не на бокалы, а на десятки опорожненных бутылок. Оставалось загадкой, какое количество спиртного он влил в свою утробу, чтобы сознание не способно было воспринимать действительность.

Красноватый огонь осветил обшарпанные стены, грязный потолок. И если бы не кровать, стоящая в самой середине комнаты, он бы запросто мог предположить, что заночевал в заброшенном убогом склепе.

Спичка потухла, больно опалив кончики пальцев. Филимон отбросил ее в сторону. На столе стояла лампа. Прошлепав босыми ногами по полу, он запалил фитиль. Желтый мерцающий свет хозяином забрался в темные углы комнаты и до безобразия высветил пол: неприглядной россыпью лежали бутылки, слипшиеся остатки еды (надо думать, вчерашней закуски) и огромное количество яблочных огрызков (вот этого Филимон не мог понять совсем).

Он бесцеремонно растолкал спящую девицу и недружелюбно поинтересовался:

— Ты кто такая?

Барышня с минуту хлопала ресницами, открыв рот, а потом обидчиво протянула:

— Батюшки ты мои, Филя, неужели запамятовал? Я же Алла.

— И что с того?

Филимон чувствовал, что начинает пробуждаться, — первый признак того, что его заинтересовала обнаженная женская натура. Судя по всему, Алла была не из благородных девиц, но фигуру имела гладкую.

— Как — что? — Девушка выглядела в высшей степени смущенной. — Вчерась, давеча, когда по рынку ходил, меня заприметил, — кокетливо скользнула она глазами по его телу.

Наверняка подобный приемчик вводил деревенских парней в грех похоти, но у Филимона он вызвал только изжогу.

Болезненно поморщившись, он спросил опять: