Белый ниндзя - Гейл Линдс

— Здесь ничего не изменилось.

Конни с силой тормознул. Фары «Бьюика» высветили пустующие места.

— Твоей машины здесь нет, — заметил он.

— Это хороший знак, — ответил Николас, подумав, что это, конечно, Жюстина взяла ее со стоянки. — Просто высади меня возле дома.

— Я могу поболтаться поблизости, если хочешь.

Николас понимал, что имел в виду Конни. Тот хотел быть где-нибудь поблизости, если что-то случится.

— Ты был бы более полезен мне в городе. У меня есть несколько дел, которые я мог бы тебе поручить. — Он протянул Конни завернутую в лист бумаги аудиокассету, которую Николас записал во время перелета. — Прочти, когда приедешь домой, — сказал он, указывая глазами на бумагу.

Конни взял кассету и листок, вырулил от стоянки и направился на Дюнную улицу, идущую вдоль побережья. Было уже поздно, и пляж пустовал. Только какие-то ребята стояли у своих машин, курили и, вероятно, пили. Но городишко выглядел очень мирно, как место действия какой-нибудь сказки. Казалось, что сейчас на улицу выйдут плюшевые мишки и начнут плясать.

Николас подумал о Жюстине. Он вспомнил Рождество, проведенное им здесь как раз перед отъездом в Японию. Им нужно было побыть одним, подальше от города и всего того, что могло бы как-то напоминать им о резне и ужасах, устроенных там Сайго. Как красив был тогда их поселок, с рождественскими елками, увешанными разноцветными огнями, припорошенный снежком в рождественское утро, залитый слепящим солнцем! На берегу было так холодно, что Они не смогли даже совершить свою обычную раннюю прогулку, а убежали обратно в дом, чтобы выпить по запотевшему стеклянному бокалу глинтвейна, который приготовила Жюстина, пока они разворачивали подарки. Она подарила ему часы, которые он носит до сих пор, а он ей — рубиновые бусы от Тиффани. Как старательно и долго он выбирал их для нее! И Каким счастьем светилось ее лицо, когда она открыла синюю коробочку!

Что произошло с ними с тех пор? Когда они потерялись, уйдя внутрь самих себя? Когда перестали быть счастливой парой.

— Прибыли, — объявил Конни. Фары «Бьюика» осветили машину Николаса: «Корвет» 1962 года выпуска, белого цвета с красными вставками по бокам. Через год после ее покупки Николас полностью переделал ее, и ход у нее стал поистине удивительный.

— Эй, а там кто-то есть, — сказал Конни. Его голос прозвучал настороженно, и Николас почувствовал, как напрягается все его тело. Свет в доме был включен, но Николас не видел, чтобы там кто-нибудь двигался.

— Все нормально, — сказал Линнер, вылезая из «Бьюика» и вытаскивая сумку. — Возвращайся домой, Конни. Тебе многое предстоит сделать.

Конни кивнул, подождал, пока Николас отойдет в сторону, и выехал задним ходом с покрытой гравием подъездной дорожки. Николас поднялся по ступенькам к дому. Атлантический океан нещадно бился о береговую линию, отвоевывая за зиму по два, а то и три ярда, пока не придет весна и ветры не потеряют свою ярость. Здесь было на десять — пятнадцать градусов холоднее. И он был рад такому холодку после липкой жары аэропорта. Теперь бы поскорее душ принять да поесть! На пороге он достал ключ, решив не звонить в дверь. Несмотря на то, что он сказал Конни, надо соблюдать меры предосторожности. Кто знает, где сейчас находится Сендзин Омукэ и что ему, кроме изумрудов Со-Пенга, нужно.

ЕСЛИ ТЫ УМРЕШЬ СЕЙЧАС, ЭТО БУДЕТ СЛИШКОМ ЛЕГКАЯ СМЕРТЬ. ТЫ ДАЖЕ НЕ УСПЕЕШЬ ПОНЯТЬ... Что имел в виду дорокудзай? Николас подумал, что сейчас он находится к разгадке ближе, чем когда-либо. Переступая через порог, он услышал льющуюся из стереопроигрывателя музыку. Трейси Чапмэн пела «Быстрый авто», одну из любимых песен Жюстины. Теперь можно немного расслабиться, подумал Николас, но напряжение не проходило. Он оглядел большую, просторную гостиную, столовую, кухню. Этот простор казался просто шокирующим после стольких лет, прожитых в Японии, где все было таким миниатюрным: маленькие, изящные микромиры, стоящие плечо к плечу, локоть к локтю на земле, где хроническая перенаселенность стала стилем жизни.

Удивительно, что огромный аквариум, служащий демаркационной линией между плацдармами, где обедают, а где отдыхают, содержался в идеальном порядке. Троица морских ангелов с развевающимися плавниками-крыльями горделиво проплыла вдоль стеклянной стены, а его любимица, полосатая зубатка, устремилась прямо к нему, пожирая на ходу мелкие водоросли.

— Привет, дружище, — шепнул ей Николас. — Рад снова видеть тебя.

Поставив чемодан на пол, он бесшумно двинулся по дому. В их главной спальне он увидел чемоданы Жюстины. Они, раскрытые, стояли на кровати. Кроме одежды Жюстины, оттуда ничего не вытаскивали. Из ванной доносился звук льющейся из душа воды, потом звук прекратился.

Он стоял в полутьме холла его собственного дома, прислушиваясь к тому, как его собственная жена движется в ванной комнате. И он почувствовал себя посторонним здесь, будто это не его дом и не его жена. Единственным местом на земле, к которому он чувствовал духовную привязанность, была Япония. Он вдруг понял, чего стоила ему эта привязанность. Япония была его природным местом обитания, но Жюстина там не могла жить. Значит, привязанность к Японии стоила ему Жюстины. До этого момента ему как-то в голову не приходило, до чего это все ужасно. И сейчас, стоя среди вещей, которые должны бы быть родными и знакомыми, но таковыми не ощущались, он смог увидеть мир глазами Жюстины, увидеть чуждое в привычном. Он уже был готов развернуться и уйти прочь, но не смог. Она приковала его к месту, как и чувство своей неприкаянности. Странное ощущение, с которым он никак не хотел смиряться.

Николас не знал, что ему делать. Но тут дверь ванной отворилась, и в облаке ароматного пара явилась Жюстина. Она завернулась в простыню, а на голове был тюрбан из полотенца. Увидав его, она остолбенела.

— О Господи, Ник!

И вот она уже в его объятиях, плача и смеясь одновременно. Ее теплое, влажное тело прижалось к нему. Она покрывала поцелуями его лицо, и он чувствовал нежный аромат ее тела сквозь запах душистого мыла и шампуня. Невероятная нежность захлестнула его, и он понял, что любовь к жене никогда в его сердце не умирала. Вот только не совсем ясно, отступила ли она сама на какое-то время или была вытолкнута оттуда нарочно.

Он понял, что его отчуждение от Жюстины — как, впрочем, и от всего на свете — было необходимым этапом, его жизненного пути, если вспомнить о свалившемся на него «тандзянстве». Но с этим ощущением он и подавно не успел сжиться, не умея ни объяснить его, ни понять. Все, что он понимал теперь, так это то, что они с Жюстиной снова вместе, как и тогда, когда они впервые встретились на берегу, совсем неподалеку от того места, где он был сейчас. Тогда они стояли, утопая ногами в мокром песке, подозрительно приглядываясь друг к другу, и им и в голову не приходило, что в ближайшем будущем они бросятся друг к другу навстречу, забыв обо всем на свете.

Как бы там ни было, но теперь он снова обрел цельность, и радость, острая и несомненная, захлестнула его с новой силой.