Змей - Виталий Сертаков

Вне сомнения, внезапный интерес оперативного отдела к научным изысканиям смотрелся по меньшей мере нелепо. Но ведь и запретного ничего нет, неуверенно убеждал себя Молин.

Как срочно? Боже упаси, вообще не к спеху. Только так и следовало отвечать, и не иначе. Коли проект планируют прикрыть, очень возможно, что он сует голову в петлю, а эти фамилии уже засветились. Молин с трагической миной на лице отнекался от предложения о совместном походе в буфет. Нет, нет, мне и так хреново, поброжу по городу, не хочу никому пятничный вечер портить…

Любановский произнес в трубку «да». Спустя десять минут Макс сидел у него в кабинете, а еще через десять минут они неслись на служебном «БМВ» в какой-то крутой винный магазин.

– Наличкой не годится! – категорически заявил Юрик. – Я представил тебя, как коллегу из Питера, скромный партнерский подарок будет в самую точку. Связи, Макс, дороже любых денег…

Молин, кряхтя, согласился на покупку коньяка, после чего они еще довольно долго кружили по столице, рабочий день Любановского все никак не кончался. Кого-то подвозили, забирали бумаги, Юрик оставлял Макса в машине, сам дважды пересаживался в другие, что-то быстро обсуждал…

Странно, рассуждал Молин, глядя на пузатую фигурку бывшего школьного заводилы, мы оба вроде бы заняты одним и тем же, в широком смысле. Защищаем существующий порядок, он – изнутри, я, пожалуй, снаружи. Почему у него получается так весело, почему он избавлен от дурацких компромиссов и не рисует крестики в блокнотах? Его ждет семья, для которой он крутит левые бабки, не переживая за их запах. А меня в двадцать лет окрутили с идеей, и эта идея сношает всех нас, и меня, и Вукича, и Костина, и шефа, и Арзуева, и остальных, и будет сношать до самой смерти…

…А где тогда жизнь? Зачем тогда жить? Вопросик с немереной бородой, и тем не менее. Мы живем, подытожил он, чтобы продуцировать смерть, пусть не смерть, а управляемое безумие, ничем не лучше. Любановский имеет на лапу в своей транспортной ментовке, но, по крайней мере, он следит за порядком в поездах. Если с ним что-то случится, соберут почетный караул, помянут добрым словом, напишут в газетах, что стоял человек на страже законности, оберегал покой граждан. А кто обо мне сможет выдавить хоть одно доброе слово?

Захватили две бутылки водки и в полной темноте въехали под шлагбаум. Укрытый плащ-палаткой сержант взял под козырек. Любановский прижал к животу коробку со спиртным, утонул во мраке, затем вернулся без поклажи и велел ждать.

– Максимыч, ты хоть в Москве обитаешься, или где? Молчу, молчу… Скажем так: отпустят – заглядывай, о'кей? Попаримся, порыбачим! Заколебало так все, не поверишь! То ли дело в Заполярье, весело жили, скажи? Просто, бедно, но спокойно, а тут, как белка в колесе…

Дверца отворилась, на пассажирское сиденье уселся некто огромный, в кожаной ментовской куртке. В свете приборного щитка Молин видел лишь стриженый затылок и левую руку, сжимавшую папку.

– Этот? – Собеседник, не оглядываясь, протянул фотографию. – Верхний не надо включать, фонариком посветите!

Снимок запечатлел кусок грязного кафельного пола. На полу в луже крови скрючился нестарый мужик, лет сорока. Одной рукой он зажимал порез на животе, другую вытянул вверх, точно приветствуя кого-то. Куртка задралась вместе с майкой, между нею и брючным ремнем синело тело. Густые светлые волосы слиплись в комок, измазались в крови, а на затылке приобрели цвет почти черный. Там, где торчало узкое лезвие.

– Я его живым не видел, – пожал плечами Молин.

На него надвинулась сонливая усталость. Зачем тогда коньяк покупали, если и так все подтверждается? Бритоголовый, по-прежнему не оборачиваясь, забрал карточку, взамен отдал листочек бумаги.

– Картина следующая. Залесский Петр Наумович, шестидесятого года, уроженец Новосибирска. Два высших образования, одно заочное. Аспирантура, кандидатская на кафедре общей химии тамошнего универа, ряд печатных работ. Все указано, мне и не выговорить… Последнее место работы, как ни смешно звучит, институт судебной медицины. Уволился в октябре девяносто восьмого, скорее, уволили, во время кризиса. Разведен. Судимостей нет, не успел получить. Последние пять лет место жительства неизвестно, в столице регистрировался трижды, у знакомых. Всплыл в феврале две тысячи первого, под Коломной накрыли мы большой цех, тогда у него была кличка Лесник. Сразу взять его не удалось, а когда нашли, за него вступились такие фигуры, что до суда не дошло. Исчез. Такие люди у них на вес платины… Известно только, что с ним работала какая-то женщина.

В ноябре две тысячи второго прошла оперативка, стало известно, что убили нашего информатора. Вам это ни к чему, скажу только, пацан плотно работал по афганцам. Он успел сообщить, что продавцы в нескольких ночных клубах снизили заказ на гашиш, потому что им по смешным ценам скидывают новый драг, и за этим стоит кто-то очень активный. Мы поняли, что пойдет стрельба. Так и вышло, взяли мы несколько «шестерок». Начали разматывать, добрались до помощника депутата… Яп-пона мать! Тут еще одного нашего пацана грохнули. Но афганская мафия терпеть долго тоже не могла. Сами отыскали и сообщили. Вот так. Держалась новая лавочка на этом химическом вундеркинде Змеевике. Только когда его убрали, мы поняли, что это старый коломенский знакомый.

– Когда его успели убить?

– Не далее, как в прошедшую среду, в предвариловке. – Собеседник щелкнул зажигалкой, выпустил в оконную щель струйку дыма, нетерпеливо побарабанил пальцами по своей папке.

Любановский помалкивал. Макс понял, что аудиенция заканчивается. В среду… Но Вукич до среды утверждал, что Змеевик мертв.

– Мне говорили… По нашим данным, – поправился Молин, – еще неделю назад он был на свободе.

– У вас верные данные, – согласился Стриженый Затылок. – Но во вторник кто-то позвонил в районную управу, в Митино, и дал точный адрес.

– Специалистов такого класса обычно не убивают, я правильно понимаю?

– В камере сидело девять человек. Его зарезали за час до приезда нашей машины. Во время подъема был еще жив.

Молин чувствовал страшную усталость. Притихший Любановский порывался подвезти куда угодно, но об этом не могло быть и речи. Распрощались возле «Гагаринской». Макс дождался, пока «БМВ» развернется, проводил ее глазами, затем перешел дорогу и остановил такси. В ушах стучали барабаны. Он решил, что на сегодня хватит, следует очистить сознание, иначе никакие предохранители не выдержат.

За квартал отпустил машину, купил в киоске две баночки джин-тоника и пакет вечно молодых круассанов. К спиртному прикасаться не стоило, но сегодня он нарушил столько запретов, что лишняя доза ситуацию изменить не могла.

Вахтер, сонно потягиваясь, проверил документы. Молин так редко и ненадолго занимал квартиру, что сменные отставники не успевали его запомнить. Было три звонка, но никто не оставил информации. Бог с ними! Макс вскрыл тоник, залпом ополовинил банку, пустил в ванну горячую воду, включил телевизор. Пощелкал программы, не замечая происходящего на экране.