Черные Холмы - Дэн Симмонс

— Ты слышал, что Мьюн Мерсер прикончил себя вчера ночью?

Паха Сапа, проверявший масло, замирает.

— Мьюн? Как это?

— Он сначала упился до чертиков в Дедвуде в «Номере девять», потом вышел и поехал по той дурной кривой над «Хоумстейком». Флинни сказал, что машина пролетела триста или четыреста футов, прежде чем остановиться в овраге. Мьюна даже не выкинуло из машины — это был «родстер» без верха, — ему просто оторвало голову.

— У Мьюна нет «родстера». У него вообще нет никакой машины.

— Это так. Он ее угнал у своего пьяного приятеля в «Девятке» — у того здоровенного поляка, что работает на шахте, ну, ты его знаешь, такая скотина, у него сестра пользуется успехом у «Мадам Деларж», и Флинни говорит, этот поляк зол как никогда.

«Ну что ж, — думает Паха Сапа, заплатив тридцать центов и в последний раз выезжая из города, — мой маленький заговор в конечном счете все же забрал чью-то жизнь».

Паха Сапа направляется не в Рэпид-Сити — он едет на запад, а потом в последний раз через Черные холмы. При этом ему приходится проехать мимо горы Рашмор, и он останавливается один раз в том месте, где дорога делает поворот и откуда видна только голова Вашингтона — почти над самой дорогой. Паха Сапа всегда считал, что лучший вид на Монумент открывается отсюда.

Если не считать лесовозов, то дорога почти пуста до самого Леда. Температура воздуха сегодня пониже (и он уверен, что дело тут не в скорости езды, потому что старый мотоцикл редко развивает скорость выше сорока миль в час), солнце за один день каким-то образом сместилось с конца лета на начало осени. Из Леда он направляется по каньону до Спирфиша, и звук двигателя «харлея-дэвидсона» резким эхом отдается от крутых стен каньона.

За Спирфишем (где, как всегда представляет себе Паха Сапа, жирная форель в садках с ужасом ждет возвращения Калвина Кулиджа) он направляется на север к Бель-Фуршу, но, не доезжая до него, сворачивает налево на грунтовой хайвей № 24. Крохотный белый дорожный знак, который сообщает ему, что он приехал в Вайоминг, прочесть трудно, потому что он прострелен ружейными пулями и дробью.

Он поехал сюда, а не в Монтану, потому что хочет еще раз увидеть Мато-типи — то, что вазичу назвали «Башня дьявола». Он привозил сюда Роберта в один из их турпоходов, мальчику тогда было восемь.

Гора высотой восемьсот шестьдесят семь футов с широкой, плоской вершиной и ребристыми склонами похожа на окаменевший пенек, если придерживаться масштаба каменных гигантов вазичу. Это самое священное место для кайова, которые называют его Т’соу’а’е — «Сверху на скале», но все племена позаимствовали историю кайова о том, как гигантский медведь преследовал семь сестер, которые, спасаясь от него, прибежали к пеньку, и тогда ваги пенька сказал: «Прыгайте на меня». Когда девушки запрыгнули на пенек, тот начал расти, гигантский медведь бешено колотил лапами и рвал пенек когтями, оставляя на нем вертикальные канавки, которые и теперь можно увидеть на громадной скале.

Девушки, разумеется, не могли спуститься, пока там был медведь (а медведь никуда не уходил), и Вакан Танка разрешил сестрам подняться на небо, где они стали созвездием, которое у вазичу называется Плеяды. (Хотя некоторые кайова и по сей день утверждают, что сестры стали семью звездами Большого Ковша. Паха Сапа всегда считал, что кайова своим воображением восполняют то, чего им не хватает в логике.)

Паха Сапа и Роберт посетили Мато-типи в 1906 году, в тот самый год, когда президент Тедди Рузвельт объявил башню первым национальным памятником Америки. Против этого формально возражали не только кайова, но лакота, шайенна, арапахо и кроу; тогда Служба национальных парков — которая контролировала все подступы к прежде священному месту — наняла этнографов, которые заявили (Паха Сапа помнит, как читал их заявление в Рэпид-Сити совсем недавно, всего два года назад, в 1934 году): «Весьма маловероятно, что какое-либо из племен находилось на территории национального памятника „Башня дьявола“ настолько долго, чтобы это место могло занять важное место в их жизнях или в их религии и мифологии».

Паха Сапа улыбнулся — он мог себе представить, как бы смеялся Сильно Хромает, если бы услышал это. Каменная башня не только многие поколения присутствовала в историях разных племен (Сильно Хромает рассказывал Паха Сапе и другим мальчикам не менее десяти разных историй о семи сестрах и этом месте), но этнографы, в отличие от Сильно Хромает и даже Роберта, не учли, как быстро вольные люди природы и другие племена могут создавать новую мифологию о новом месте обитания, в котором они оказались, а потом принимать эту мифологию — или новый взгляд на реальность — как основополагающую в своем мировоззрении.

Его потрясает, что теперь на грунтовой дороге, ведущей к башне, стоит шлагбаум и человек в униформе служителя парка и шляпе в стиле Первой мировой требует пятьдесят центов за въезд. Но Паха Сапа разворачивается и уезжает — он насмотрелся на башню, подъезжая к парку, и не собирается платить столько же, сколько он когда-то платил за вход на Всемирную выставку, за то, чтобы увидеть обнажение породы, похожее на гигантский пенек. Ему приходится немного вернуться и свернуть на дорогу округа, которая представляет собой всего лишь две направляющиеся на север колеи в прерии, пересекающиеся с хайвеем № 212 в Монтане. Здесь, на этих колеях, нет никаких знаков, которые известили бы его, когда он выехал за границы Вайоминга и оказался в Монтане. Это произошло где-то за городком (состоящим из одного магазина и бензозаправки), называющимся Рокипойнт.

Паха Сапа останавливается на перекрестке, чтобы купить кока-колу. Тут, среди бесконечной прерии и холмов, стоит единственное здание, свидетельствующее о том, насколько пустынна эта часть Вайоминга-Монтаны. С деньгами, извлеченными из кофейной банки и засунутыми теперь в его задний карман, он чувствует себя богачом.

Мальчик за прилавком — глуповатого вида вазичу. Беря у Паха Сапы никель, он наклоняется над потрескавшимся деревянным прилавком и заговорщицки шепчет:

— Эй, вождь, хочешь посмотреть одну классную вещь?

Паха Сапа одним глотком, закинув голову, выпивает кока-колу. После долгой езды и пыли на дороге Вайоминга его одолевает жажда. Мальчик заговорил с ним шепотом, поэтому он тоже отвечает шепотом:

— Я знаю… двухголового теленка.

— Не, это кое-что получше. Оно такое историческое. Об этом не знает никто, кроме тех, кто здесь живет.

Историческое. Паха Сапа любитель всего исторического. И еще, как понимает он теперь, его жертва. (Впрочем, как и все остальные.)

— Сколько это будет стоить? И сколько займет времени?

— Всего еще один никель. И несколько минут ходьбы. Ну, не больше десяти.

Паха Сапа, чувствующий себя в последние дни богачом, посылает еще два никеля по прилавку — один за новую банку холодной кока-колы, другой — за историю.

На самом деле идти от магазина приходится минут пятнадцать. У мальчишки, видимо, какие-то проблемы с координацией движений — идет он, как неумело управляемая марионетка: колени подогнуты, руки уперты в бока, ноги в ботинках выписывают непонятные кренделя. Но все же ему удается провести Паху Сапу через поле, на котором пасутся два быка, поглядывающие на них с убийственной ненавистью в глазах, потом через забор из колючей проволоки и вверх по склону небольшого холма, на вершине которого растет несколько сосенок, потом вниз к широкой долине, поросшей низкой травой.