Парижские письма виконта де Лоне - Дельфина де Жирарден

3 марта 1844 г.

Карнавал. — Магдалина возвратилась в свет. — Человек отменного остроумия в костюме канарейки

Что ни говори, кто-то должен рассказать вам о главных событиях нынешнего карнавала.

Начался он самым покойным и достойным образом — с концертов. Концерты суть естественная прелюдия к развлечениям. Скажем сразу, что прекраснейшим из гармонических праздников был тот, что состоялся в доме герцогини Гальера[558]. Там имелось все, что необходимо для безупречного концерта: публика, подобранная умно и тщательно; превосходные певцы и — для тех гостей, кто не любит музыку, — превосходные собеседники; наконец, та важная деталь, без которой ни один праздник не достигает совершенства; тот прелестный предлог, который оправдывает все на свете: богатые парюры и прелестные турнюры, царственную походку и платья со шлейфом, двойные туники и тройные воланы; то хитроумное средство избежать скопления гостей в одном месте; та неисчерпаемая тема, которая служит началом для любого разговора; та общая цель, которая сближает всех своенравных гостей; тот секрет, который сообщает празднеству притягательность и живость; тот верх элегантности, который мы назовем паломничеством. Без паломничества праздник не праздник!

Под паломничеством мы разумеем прогулку по просторным гостиным и увитым цветами галереям, которую гости совершают ради того, чтобы насладиться лицезрением чудесного произведения искусства, таинственно укрываемого или, вернее сказать, почтительно сохраняемого в дальних покоях великолепного особняка — в неведомом святилище, куда профаны прежде допущены не были. В тот день, о котором мы ведем речь, роль чудесного шедевра, к которому тянулись вереницы паломников, исполняла Магдалина Кановы[559]. Кающаяся красавица оплакивала свои прегрешения в тиши и во тьме; впрочем, на нее падал луч света, который лишь подчеркивал ее прелести, а дамы в бархате и атласе, в жемчугах и брильянтах одна за другой приносили дань своего почтения этому поэтическому воплощению скорби и смирения. Кругом только и слышалось: «Вы видели Магдалину Кановы? — Я только что видел Магдалину Кановы. — Сходите же взглянуть на Магдалину Кановы. — Как? вы еще не видели Магдалину Кановы?..» Один из наших друзей осыпал нас колкостями из-за этой самой Магдалины Кановы. «Ну, — спросил он, — вы только что от нее; что скажете? — Последний раз мне довелось ее видеть двенадцать лет назад; так вот, положа руку на сердце, признаюсь, что она сильно изменилась». Друг наш счел этот ответ на редкость потешным.

Вернемся к концерту у герцогини Гальера: итак, разве не вправе мы назвать безупречным такое празднество, на котором в доме женщины пленительной и остроумной, в окружении знаменитостей, прибывших со всех концов света, гости слушают музыку Россини и созерцают шедевр Кановы?

Следом за концертами наступил черед благотворительных празднеств. Величественный особняк Ламбера, недавно приобретенный княгиней Чарторижской, предоставил свои роскошные гостиные для бала в пользу поляков[560]; на этом балу предметы для паломничества не переводились; праздник вышел чудесный и удался на славу. Выскажу лишь одно замечание: пожалуй, французов на этом празднике было маловато. Что ж! — возразят мне, — разве недостаточно того, что делает для чужестранных изгнанников правительство? А делает оно немало, доказательством чему служит недавняя просьба бургундского крестьянина назначить его на должность испанского эмигранта[561]. Правительство делает немало, это правда, однако щедроты правительства оплачивают бедные люди, платящие налоги, тогда как благотворительность — это налог, взимаемый не с бедных, а с богатых; если бы богачи давали больше, беднякам, возможно, не пришлось бы давать вовсе ничего. Мы дерзаем вынести это предположение на суд читателей. […]

Мало-помалу карнавал оживился, и наступила пора костюмированных балов. Новшество этого года — обеды и ужины под маской; не стоит это понимать буквально: под маской были гости, а не блюда. Иные из этих трапез прошли очень весело.

В артистической среде карнавал праздновали так же, как и всегда, — весело и остроумно. Говорят, что прелестен был бал у Сисери[562]. Сам хозяин нарядился старым солдатом-инвалидом. Все прелестные женщины явились на этот бал в прелестных костюмах, но лучше всех была мадемуазель Плесси в костюме торговки устрицами… не подумайте дурного, торговки устрицами, сошедшей — если говорить галантным языком — с картины Грёза[563]. Гости, не запасшиеся костюмами, получали доступ на бал, лишь сказавшись больными; в этом случае им выдавали ночной колпак и халат; выбор между возвращением домой несолоно хлебавши и внезапным приступом болезни совершался очень скоро: все хотели позабавиться и потому предпочитали скоропостижно занемочь; началась форменная эпидемия. Эти строгости напомнили нам шутку в том же роде, имевшую большой успех несколько лет назад. Один из прославленных художников, публикующийся в «Психее»[564], явился на бал без костюма и был безжалостно выгнан вон. Вначале несчастный впал в отчаяние, но затем его осенило: он бросился в ближайшую бакалейную лавку, купил лист бумаги и смастерил из него громадный дурацкий колпак, на котором вывел: «Наказан за то, что явился без костюма». Само собой разумеется, на сей раз его не только пустили, но и приняли на ура.