Вспомни о Флебе - Иэн Бэнкс

– Здесь! – прошипел Ксоксарле, выпростал свободную руку, ухватил ствол ружья и потащил его на себя.

Авигера, все еще державшего ружье, повлекло вперед, и он ударился об идиранина. Из его груди вырвался вздох, и тут ружье обрушилось прикладом на его череп. Ксоксарле, ухватив ружье, наклонил голову в сторону на тот случай, если оно выстрелит, но эта мера оказалась излишней – ружье было выключено.

Ощущая, как усиливается ветерок, Ксоксарле дал потерявшему сознание гуманоиду сползти на пол. Он ухватил ружье зубами и рукой установил его на минимальную мощность, потом отломал гарду спускового крючка, чтобы нажимать на него своим крупным пальцем.

Провода должны легко расплавиться.

Как переплетенные между собой змеи появляются из норы в земле, так пучок кабелей, прорезанный приблизительно на метр, выскользнул из трассы. Унаха-Клосп проник в узкую трубу и пробрался мимо оголенных концов следующего отрезка кабелей.

– Йелсон, я бы все равно не взял тебя с собой, даже если бы решил, что пойду не один. – Хорза улыбнулся ей.

– Почему? – сказала Йелсон, нахмурившись.

– Потому что ты нужна мне на корабле: я должен быть уверен, что Бальведа и наш командир отделения будут вести себя как полагается.

Йелсон прищурилась.

– Надеюсь, больше я тебе ни для чего не нужна, пробурчала она.

Улыбка Хорзы стала еще шире, и он отвернулся, словно хотел сказать что-то еще, но по какой-то причине не мог.

Бальведа села, свесив ноги со слишком высокого сиденья; она задумалась о том, что происходит между мутатором и темной женщиной с кожей, покрытой пушком. Она подумала, что засекла перемену в их отношениях, и эта перемена, казалось, главным образом относилась к поведению Хорзы. Добавился какой-то дополнительный штрих; появилось что-то новое, определяющие реакции Хорзы на Йелсон, но Бальведа никак не могла определить, что именно. Все это было довольно интересно, но ей никак не помогло. У нее были и свои собственные проблемы. Бальведа знала собственные слабости, и одна из них беспокоила ее теперь.

Она и вправду начинала чувствовать себя членом команды. Она смотрела, как Хорза и Йелсон спорят о том, кому сопровождать мутатора, если он решит вернуться в Командную систему после посещения «Турбулентности чистого воздуха», и невольно улыбалась украдкой. Она симпатизировала решительной, твердой женщине – даже если то была симпатия без взаимности, – и она не могла приказать сердцу и возненавидеть Хорзу.

В этом была виновата Культура. Она считала себя слишком цивилизованной и умудренной, чтобы ненавидеть врагов, и вместо этого пыталась понять их вместе с их мотивами, чтобы иметь возможность перехитрить их, а одержав победу, обходиться с ними так, чтобы они снова не стали врагами. Эта идея была неплоха, пока вы не становились слишком близки к противнику, но, проведя вместе с ним некоторое время, вы заражались сочувствием к нему, и это сочувствие обращалось против вас самих. Существовала некая отстраненная, внечеловеческая агрессивность, необходимая, чтобы справиться с подобной бесконтрольной жалостью, и Бальведа чувствовала, что эта агрессивность оставляет ее.

Может быть, она слишком уж чувствовала себя в безопасности. Может, это происходило оттого, что она теперь не усматривала серьезной угрозы. Сражение за Командную систему было выиграно, поиск подходил к концу, напряжение последних дней ослабевало.

Ксоксарле действовал быстро. Тонкий, отрегулированный луч лазера гудел и подергивался, соприкасаясь с каждым проводом, который становился сначала красным, потом желтым, потом белым, а потом – когда Ксоксарле напрягал мускулы – разрывался со щелчком. Старик у ног идиранина пошевелился и застонал.

Ветерок, поначалу слабый, все крепчал. Под поездом гуляла пыль, начиная кружиться вокруг ног Ксоксарле. Он направил лазер на другой пучок проводов. Осталось всего ничего. Он бросил взгляд на локомотив. Ни людей, ни машины по-прежнему не было видно. Он повернул голову в другую сторону, поглядел через плечо в направлении последнего вагона, в пространство между ним и устьем туннеля, сквозь которое теперь прорывался ветер. Он не видел света и все еще не слышал шума. От потока воздуха глазам становилось холодно.

Он повернулся назад и направил лазер на другой ряд проводов. Ветер подхватил искры, разбросал их по полу станции и спине Авигерова скафандра.

«Типичный случай: всю работу, как и всегда, взвалили на меня», – думал Унаха-Клосп. Он вытащил из прохода еще один пучок проводов. Трасса за ним начала заполняться отрезками проводов, блокируя путь, которым автономник пробрался в узенькую трубу, где теперь работал.

Оно подо мной. Я его чувствую. Я его слышу. Я не знаю, что оно делает, но я его чувствую, я его слышу. И появилось еще что-то… другой шум…

Поезд представлял собой длинный сочлененный снаряд в некоей гигантской пушке, металлический лязг в огромной глотке. Он несся по туннелю, как поршень в самом громадном из когда-либо изготовленных двигателей, входил в повороты, мчался по прямым, огни на мгновение затопляли пространство, и воздух перед локомотивом – как и его воющий, ревущий голос – улетал на несколько километров вперед.

Пыль поднялась с платформы, образовав облака. Пустая фляжка скатилась с паллеты, на которой прежде сидел Авигер, упала на пол и кубарем полетела по платформе к локомотиву, несколько раз ударившись о стену. Ксоксарле увидел ее. Ветер обдувал его. Провода разорвались. Он освободил сначала одну ногу, потом другую. Упали путы со второй руки, и последние мотки проводов оказались на полу.

С платформы сорвался кусочек пластиковой обшивки. Словно черная, плоская птица, полетел он по платформе следом за металлической фляжкой, которая уже достигла середины станции. Ксоксарле быстро остановился, обхватил Авигера за талию и легко побежал – человек в одной руке, лазерное ружье в другой, – назад по платформе, к стене рядом с заблокированным устьем туннеля, где завывал ветер, обдувая хвост поезда.

– …или лучше запереть их обоих здесь. Ты же знаешь, мы это можем… – сказала Йелсон.

«Мы уже близко, – подумал Хорза, рассеянно кивая в ответ на слова Йелсон и не слушая ее доводов, почему он должен взять ее с собой, отправляясь на поиски Разума. – Мы уже близко, я уверен. Я это чувствую, мы уже почти на месте. Каким-то образом нам – мне – удалось получить нужный результат. Правда, дело еще не кончено, и достаточно совершить малейшую ошибку, проглядеть что-нибудь, оступиться – и всё: провал, неудача, смерть. Пока что нам все удалось, несмотря на ошибки, но так легко что-нибудь упустить, не заметить какую-нибудь малюсенькую деталь в массе данных, которая позднее (когда ты уже обо всем этом забудешь, повернешься к ней спиной) погребет тебя под собой». Секрет состоял в том, что нужно было думать обо всем сразу или (может, потому, что Культура была права и только машина могла делать это в буквальном смысле) настолько чувствовать происходящее, чтобы решения относительно всего важного или потенциально важного принимать автоматически, а остального не замечать.