Лев Троцкий. Революционер. 1879–1917 - Юрий Фельштинский

Постановление Александрова было подготовлено ещё 21 июля. Согласно ему аресту подлежали Ленин, Зиновьев, Троцкий, Коллонтай, Раскольников, Луначарский, а также Парвус и ряд других лиц, подозреваемых в посредничестве с германскими секретными службами, всего 12 человек, которые вошли в соглашение с агентами вражеского государства и содействовали дезорганизации фронта и тыла[1037]. Следователь уже зачитывал показания об использовании большевиками германских денег, когда Троцкий внезапно поднялся и, стукнув кулаком по столу, заявил об отказе выслушивать «эти подлые и лживые показания»[1038].

Тем не менее Троцкому пришлось давать показания на предварительном следствии. В ответ на обвинение в том, что в ночь на 4 июля он находился в большевистском руководящем центре во дворце Кшесинской[1039], Троцкий сообщил, что в это время он «безвыходно» находился в Таврическом дворце, где заседал Петроградский Совет, и не преминул указать на своего свидетеля — спасённого Троцким министра Чернова, которого чуть было не убили субъекты «полууголовного, полупровокаторского типа»[1040]. По вопросу о финансировании большевиков Германией Троцкий дал недвусмысленные показания. Он категорически отмежевался от Парвуса и большевистских финансовых связных Ленина — Якова Станиславовича Ганецкого, Михаила Юрьевича Козловского и Евгении Маврикиевны Суменсон. С Парвусом Троцкий публично порвал ещё во времена парижской газеты «Наше слово» из-за его национал-патриотизма, а с остальными вообще знаком не был. Большевиков же, обвиняемых в незаконных связях с немецкими агентами, Троцкий объявил невиновными, так как знал их как «старых, испытанных и бескорыстных революционеров, неспособных торговать совестью из корыстных побуждений, а тем более совершать преступления в интересах немецкого деспотизма»[1041].

Оставим на совести Троцкого то, что в разгар революции в России его не сильно интересовало, каким образом Ленин оказался в Петрограде и кто за это платил и как и на что он жил и работал все военные годы. Тем более не в характере революционеров было давать показания на своих сокамерников, даже если до ареста между ними были расхождения. Временное (тоже революционное) правительство не должно было ожидать, что показания на Ленина даст его конкурент Троцкий. Оно не могло надеяться, что в скоротечном суде в разгар революции сможет юридически доказать факт получения большевиками и Лениным в том числе денег от германского правительства или иных немецких или международных структур, враждебных России. Троцкий всё это прекрасно понимал. И уж раз его не убили сразу и по-тихому, где-нибудь по дороге в камеру или из камеры в суд, вопрос о его освобождении был делом решённым. В этом можно было не сомневаться.

Из одиночной камеры Крестов Троцкий буквально бомбардировал различные органы и разных правительственных деятелей заявлениями-разоблачениями и протестами. Его в наименьшей степени интересовало доказательство собственной невиновности. Начал он с заявления общего характера, написанного 25 июля на имя Временного правительства, где шла речь о характере сообщения прокурора Петроградской судебной палаты по поводу событий 3–5 июля[1042]. Общие свои позиции Троцкий формулировал в этот период так: «1. Я разделяю принципиальную позицию Ленина, Зиновьева и Каменева и развивал её в журнале «Вперёд» и во всех вообще своих публичных заявлениях. 2. Неучастие моё в «Правде» и невхождение моё в большевистскую организацию объясняются не политическими разногласиями, а условиями нашего партийного прошлого, потерявшими ныне всякое значение»[1043].

Как уже это было в 1906 г., Троцкий из тюремной камеры рассылал публицистические статьи, но теперь он сотрудничал почти исключительно в большевистской печати. Наряду с острой критикой внутренней политики Временного правительства он разоблачал хищнический характер продолжавшейся «кровавой бойни» и поддержку войны «фальшивыми социалистами». Вопросу о войне была посвящена и агитационная брошюра, выпущенная большевистским издательством[1044]. На проходивших в это время митингах и собраниях не только большевиков, но и других левых сил принимались резолюции с острыми протестами против ареста Троцкого и других задержанных. Наиболее значительным был митинг 23 июля в цирке «Модерн», созванный меньшевиками-интернационалистами, на котором «по требованию слушателей», помимо рассмотрения основного вопроса «Война и кризис власти», была принята резолюция, в которой говорилось: «Собрание 8000 рабочих, солдат и интеллигентных тружеников… заслушав тов. Мартынова, Суханова, Мартова и Семковского, энергично протестует против ареста тов. Троцкого и Луначарского, видит в этом новом акте репрессии проявление растущей контрреволюции, требует, чтобы Всероссийский Исп[олнительный] К[омитет] и Петроградск[ий] Совет Р[абочих] и С[олдатских] Д[епутатов] настаивали со всей энергией на освобождении этих товарищей, на прекращении всех подобных репрессий против представителей политических партий, на том, чтобы обвинения, выставленные прокурором против тов[арищей] большевиков, в скорейшем времени были рассмотрены гласным судом»[1045].

Против арестов на заседании ВЦИКа 24 июля энергично протестовал Мартов[1046]. Меньшевики-интернационалисты были, таким образом, весьма благосклонны к Троцкому и другим большевистским лидерам (после прихода к власти большевиков это им зачтено не было). Но арестованных спасли не протесты левой общественности. По неписаным законам революции арестантов совместными усилиями спасли глава правительства А.Ф. Керенский и генерал Л.Г. Корнилов[1047]. В конце августа, по соглашению с Керенским, Корнилов выступил с преданными ему войсками в направлении Петрограда для установления в столице твёрдой государственной власти. Впервые в своей жизни Троцкий вполне физически ощутил на шее затягивающуюся петлю верёвки. Не случайно в своих мемуарах, вспоминая об этих днях, он упомянул выражение «повис на тоненькой ниточке»: «В дни корниловского похода на столицу тюремный режим повис на тонкой ниточке. Все понимали, что если Корнилов вступит в город, то первым делом зарежет арестованных Керенским большевиков. ЦИК опасался, кроме того, налёта на тюрьму со стороны белогвардейских элементов столицы. Для охраны «Крестов» прислан был большой военный наряд. Он оказался, разумеется, не «демократическим», а большевистским и готов был в любую минуту освободить нас».