Временные трудности - Панфилов

включая Шарифа, одного тоже звали Малик. Пусть тот не сделал Ксингу ничего плохого, но и особых симпатий не вызывал, так что Ксинг ничуть не расстроился.

— Отпусти меня, добрый человек! — заголосил пленник. — Моя печать скоро совсем исчезнет, и если я не заработаю денег, чтобы её обновить, то всё пропало! Мне надо торопиться, а меня дома ждёт жена и четверо маленьких…

— Стоп! — приказал Ксинг. — Меня не интересует ни твоя семья, ни твоё имя. Ты назвал меня добрым человеком, но это ошибка, особой доброты за мной никто не наблюдал. Чем быстрее ты ответишь на мои вопросы, тем быстрее уйдёшь, ни убивать тебя, ни калечить я не стану.

— Калечить меня бесполезно, — с горечью возразил пленник. — После обвала в шахте я и так калека. Но вы добрый, я вижу это по глазам.

— И стану ещё добрее, когда ты ответишь на мои вопросы. Настолько добрым, что дам тебе спокойно уйти. Что за печать? Почему ночью никто не ходит по улицам? Что за шахта? Отвечай!

— Но это же знают все! — удивился мужчина. — Даже маленькие дети!

— Вижу, тебе так понравилась наша беседа, что ты решил поболтать подольше.

— Нет, что вы! Мне надо как можно скорее…

— Тогда просто ответь на эти проклятые вопросы!

Осторожно, чтобы не сильно раскрывать маскировку, Ксинг выпустил ци, придавливая собеседника, давая волю раздражению из-за беспокойной ночи. И, похоже, перестарался — из-под грубого ботинка с деревянной подошвой начала разливаться лужа.

Пусть Ксинг в этот момент почувствовал себя злодеем, но дело сдвинулось с мёртвой точки, пленник начал говорить. И по мере разговора Ксинг всё больше мрачнел. Тарик был прав: чародеи Ахрибада оказались теми ещё негодяями. Впрочем, Ксинг пришёл сюда с единственной целью — получить своё пространственное кольцо, так что заводить дружбу и обниматься ни с кем из них не собирался.

Тут царила жестокая и мрачная система, ещё раз показывающая, насколько хороши и честны порядки в Подлунной Империи, насколько пристален и справедлив взор Императора. В Ахрибаде не имело значения, честный ли ты труженик или законченный лентяй, богач или бедняк, взрослый или ребёнок. Все склонялись перед могуществом колдунов, которых тут называли «Владыками». И называли их так не зря — чародеи действительно повелевали жизнью и смертью. Особенно смертью.

Каждый житель города платил им дань — деньги, которые здесь назывались «касба» делались не из привычных металлов, а являлись маленькими шестиугольными плоскими кусочками камня. Тот, кто заплатил, получал на руку особую печать, позволяющую проходить мимо каменных стражей, заходить во внутренний город, покупать артефакты и заклинания, и даже просить Владык о милости. Впрочем, у невольного собеседника Ксинга никогда не было достаточно денег для второго и третьего уровня печати, не говоря уже о покупке чар. Но самое главное — обладатель печати мог пережить ночь, не став жертвой маридов и блуждающих во тьме чудовищ. Печать со временем тускнела и исчезала: если вовремя не заплатить денег, чтобы один из Владык её обновил — участь такого человека становилась незавидной. Тот, у кого не хватало денег на печать, либо же не мог заплатить за ночлежку, где хозяева покупали у Владык особые амулеты для защиты всего дома, однажды просто-напросто исчезал. Его бездыханное тело либо находили утром, либо не находили вовсе. Человек без печати звался «матруд» — отверженный, находиться с таким рядом ночью было опасно. Ведь нередко случалось так, что мариды, пришедшие за отверженным, выпивали жизнь у всех в доме, даже если у тех имелась печать.

— Самый верный, пусть и непростой способ заработать достаточно касба, — говорил пленник, — это работа на шахте. Но если у тебя нет печати, ты не выйдешь из города и не войдёшь назад. Те, кому приходится спать в ночлежках — уже мертвы, пусть пока ещё дышат и ходят. К этим мертвецам скоро присоединюсь и я, если ты меня сейчас же не отпустишь.

— А если отпущу? — поинтересовался Ксинг.

— Тогда… Да чего уж там! Тогда я всё равно мертвец, но, возможно, протяну немного дольше, — склонил голову пленник. — После того, как камни рухнули мне на ногу, идти на работу приходится слишком долго. Много руды я добыть не успеваю, да и домой надо попасть до темноты, а значит, и выходить тоже раньше. Когда я умру, умрёт и моя жена. Надеюсь, дочерей заберут в достаточно богатую семью, а сыновей направят в стражу. Старшему через год исполнится десять, возраст получения печати. Он у меня старательный, не пропадёт, в отличие от своего глупого отца.

— А что за шахта? — поинтересовался Ксинг. — Что вы там добываете?

— О, шахта — гиблое место! — ответил пленник. — Она находится возле самого Лахиб Шадид, и поверь, незнакомец, нестерпимый жар вулкана чувствуется даже там. Но хуже всего Шу-Ни, мерзкие маленькие птички, готовые выклевать глаза любому, кто потревожит их покой. Иногда из самого жерла Лахиб Шадид выбираются саламандры, они живут в глубинах пламени, но не прочь искупаться в горячей воде, что бьёт из-под горы, и ещё больше не прочь перекусить нерадивым шахтёром или даже надсмотрщиком. А ещё может налететь птица Рух, которая способна убить даже саламандру, не то что человека! Ты спрашиваешь, что мы добываем? Никто не знает, кроме Владык. Но говорят, что в руде, которую мы сдаём в течение дня, содержится азрак!

— Азрак? — удивился Ксинг.

— Марвахат азрак! Волшебный металл, который Владыки ценят больше всего на свете! Он стоит больше, чем все наши жизни вместе взятые!

Ксинг засунул руку под шемаг и, коснувшись подбородка, задумался. Многие вещи, произошедшие за последние сутки, обрели ясность. Пленник сначала бросал отчаянные взоры на улицу, а потом просто опустил голову и поник.

— Всё, незнакомец, — наконец, сказал он. — Моё время ушло. Я сегодня не успею добыть достаточно руды, а значит, не получу свои деньги. Моих сбережений хватит, чтобы обновить печать жены, надеюсь, над ней смилостивится Видад, и она найдёт себе нового хорошего мужа. Если же нет — ну что же, мы прожили тяжёлую, но счастливую жизнь.

— Вытяни руку! — приказал Ксинг. — Да не эту, болван! Ту, что с печатью!

Пленник не стал спорить — его глаза погасли и, судя по ци, ему стало уже всё равно.

Ксинг сосредоточился до предела, изучая очень сложные и затейливые потоки энергии. Этот «сихир» пусть и несколько отличался, но всё равно был похож на ци. И пусть Ксинг не понимал, как работает эта печать, зато осознал всю подлость её создателя. Сихир, ци, энергия, что бы это ни было, медленно вытекала через намеренно проделанную брешь. И