Бессарабский вопрос между мировыми войнами 1917—1940 - Михаил Мельтюхов

Забор из румынских штыков отделял нас долгие годы от единокровных братьев по ту сторону Днестра, где молдавский и украинский народы жили в счастливой семье советских народов.

В тягчайшие годы бесправия, нужды и нечеловеческих страданий согревала нас, угнетенных, одна мысль, одно чувство:

— Есть на свете Москва! Есть Сталин — вождь и отец трудящихся всего мира. Ваше имя, товарищ Сталин, вдохновляло нас на борьбу против своих поработителей.

И вот свершилось желанное. Мы свободны. Народы Бессарабии и Северной Буковины влились в братскую семью родного социалистического отечества»[1108].

Начавшиеся социально-экономические преобразования, и прежде всего аграрная реформа, в ходе которой только в новых районах Молдавской ССР путем перераспределения 258 540 га (11,6 %) сельскохозяйственных земель в пользу 184 715 (39,9 %) крестьянских дворов удалось полностью ликвидировать безземелье и малоземелье крестьян[1109], поддерживали энтузиазм населения в отношении новой власти. Это наглядно проявилось в ходе выборов депутатов Верховного Совета СССР от новых районов Молдавской ССР, Черновицкой и Измаильской областей УССР, которые состоялись 12 января 1941 г. Из 2 306 702 избирателей на этих территориях в выборах приняли участие 2 293 473 (99,6 %), из которых за предложенных кандидатов проголосовало 2 275 836 (99,2 %) человек. Одновременно прошли выборы депутатов Верховного Совета Молдавской ССР, в которых из 1 561 872 избирателей приняло участие 1 555 914 (99,6 %) и за предложенных кандидатов проголосовало 1 543 880 (99,2 %) человек[1110].

Подводя итог событиям, связанным с разрешением бессарабского вопроса, Молотов в своем докладе на вечернем заседании VII сессии Верховного Совета СССР 1 августа 1940 г. отметил, что, «как известно, правительство Румынии приняло наше предложение, и затянувшийся на 22 года конфликт между Советским Союзом и Румынией был разрешен мирным путем. Проживавшие на территории Бессарабии и Северной Буковины, главным образом, украинцы и молдаване получили возможность войти в дружную семью советских народов и зажить новой жизнью, — жизнью народа, освобожденного от власти румынских бояр-помещиков и капиталистов. Мы знаем теперь, с какой великой радостью население Бессарабии и Северной Буковины вступило в ряды советских граждан. […] Границы Советского Союза передвинулись, в связи с этим, на запад и дошли до реки Дуная, являющейся, после Волги, самой мощной рекой в Европе и одним из важнейших путей товарообмена для ряда европейских стран. Вы знаете, товарищи, что весь советский народ с большой радостью и удовлетворением встретил успешное разрешение долгожданного вопроса о Бессарабии. С другой стороны, наши отношения с Румынией теперь должны войти во вполне нормальное русло»[1111].

Совместное участие в Первой мировой войне, как ни странно, не улучшило русско-румынских отношений. Румынское руководство было недовольно, что по настоянию России ему пришлось согласиться на ограничение своих территориальных притязаний в Буковине только ее южной частью. Это лишь подстегивало опасения Бухареста относительно того, что после достижения победы Россия сможет ограничить и другие устремления Румынии, особенно в Банате, обещанном еще и Сербии. На фоне этой скрытой подозрительности не выглядит странным уверенность румынского руководства, что русская военная помощь была предоставлена в недостаточном количестве и оказалась недостаточно эффективной. Понятно, что при этом факт практически полного разгрома румынской армии, брошенной в одиночку в бессмысленное наступление, как бы отходил на задний план, скрываясь за патриотической риторикой создания «Великой Румынии». Собственно, и на фронте в Румынии взаимоотношения русских и румынских войск складывались ничуть не лучше. По свидетельству корреспондента Петроградского телеграфного агентства В. Янчевецкого (более известного позднее под писательским псевдонимом В. Ян), «отношение румынских солдат к русским, а также и офицеров, недружелюбное. Они не могут понять наших солдат, которые негоду[ют] на румын за то, что, отдавая за них жизнь, стрелки не встречают со стороны румын помощи, преданности и благодарности»[1112].

Понятно, что разразившаяся в России в феврале 1917 г. революция и нарастание хаоса на фронте в последующие месяцы прежде всего сильно перепугали румынскую элиту, опасавшуюся распространения мятежных настроений в собственной стране. Однако постепенно выяснилось, что румынская армия, лишь год назад вступившая в войну, в отличие от русской армии, еще не прониклась ощущением бесцельности войны и сохраняла относительно высокий патриотический порыв, оформленный в лозунге освобождения румынских братьев из-под гнета Австро-Венгрии. Уже августовские бои 1917 г. показали большую устойчивость румынских войск по сравнению с русскими, утратившими единые целеустановки и постепенно раскалывавшимися по национальному и политическому признакам.

После ноября 1917 г., когда новое российское советское правительство заявило о готовности к выходу из войны, Румыния оказалась перед выбором. Следовало либо достичь соглашения со странами Четверного союза, что требовало, в свою очередь, определенной договоренности с союзниками по Антанте, либо повторить подвиг сербской армии — отказаться от обороны национальной румынской территории и отступить на просторы юга России. Понятно, что румынское руководство, привыкшее пользоваться плодами чужих побед и, следовательно, более склонное к дипломатическим ухищрениям, выбрало именно первый вариант.

Соответственно Румыния стала доказывать странам Антанты, что она не в состоянии продолжать войну в одиночку, а потому союзники должны согласиться с тем, что она достигнет сепаратного соглашения со странами Четверного союза. Поначалу англо-французское руководство было не склонно поощрять подобные настроения Бухареста, но по мере развития обстановки в России и общей ситуации на бывшем Восточном фронте оно молчаливо согласилось с этой румынской позицией, рассчитывая на то, что румынские войска удастся использовать для подавления советского движения в приграничных с Румынией районах России. Со своей стороны, страны Четверного союза, заинтересованные в устранении фронта на Востоке, постарались с помощью шантажа получить от Румынии максимальные уступки, прежде всего в отношении сырьевых и сельскохозяйственных поставок. В качестве компенсации за уступленные территории Румынии была предложена Бессарабия. Причем оказалось, что англо-французские союзники тоже поддерживают эту идею.