Пьер, или Двусмысленности - Герман Мелвилл

Теперь все, отчасти руководствуясь чутьем, заняли свои места, как будто были уже готовы выйти из дому.

– Вы готовы, идите же вперед, – произнесла Люси кротко. – Я последую за вами.

– Нет, обе пойдут со мной под руку, – сказал Пьер. – Идем!

Едва они миновали низкий сводчатый вестибюль, чтобы вый ти на улицу, как веселый загорелый моряк, проходя мимо них, крикнул:

– Ступай мелким шагом, приятель, узким путем идешь!

– Что он говорит? – спросила Люси мягко. – Да, улица здесь и правда сужается.

Но Пьер почувствовал внезапную дрожь, что передалась ему от Изабелл, которая прошептала что-то невнятное ему на ухо.

Дойдя до одной из главных улиц, они приблизились к броскому плакату на дверях, гласившему, что выше этажом находится галерея живописи, недавно прибывшей из Европы, и картины можно еще увидеть на бесплатной выставке, прежде чем они уйдут с молотка на аукционе. Несмотря на то что посещение этой выставки им совсем не планировалось, Пьер, повинуясь безотчетному порыву, тут же предложил зайти посмотреть на полотна. Девушки согласились, и они поднялись наверх.

В передней ему вложили в руку каталог. Он остановился на минуту, чтобы просмотреть его весь мельком. В длинной колонке таких имен, как Рубенс, Рафаэль, Анджело[210], Доменикино[211], да Винчи, каждое из них сопровождалось беззастенчивым комментарием «подлинный» или «сомнительный», Пьер наткнулся на следующую краткую строку: «№ 99. Голова незнакомца, кисти неизвестного живописца».

Становилось ясно, что вся выставка была собранием той жалкой, заокеанской мазни, кою с неслыханной наглостью, свойственной некоторым зарубежным торговцам живописью в Америке, окрестили величайшими именами, известными в мире искусства. Но как даже самые увечные торсы некогда прекрасных античных статуй все-таки достойны внимания студентов, так и самые топорные современные творения заслуживают того не меньше, ведь и то и другое – неоконченные торсы; одни лишились части своих красот в прошлом, других ожидают новые улучшения в будущем. Все же, когда Пьер шел вдоль обильно увешанных картинами стен и, казалось, различал безумное тщеславие, кое должно было двигать многими из этих, совершенно безвестных художников в их неудачных попытках изобразить слабой кистью живые темы, он невольно сравнивал их с собою и не мог подавить предчувствия самого меланхоличного толка. Казалось, на всех стенах мира теснилась тьма пустых и слабых картин – в роскошных рамах, но ничтожного содержания. Небольшие и более скромные полотна представляли маленькие сцены семейной жизни и были куда лучше написаны; но они хотя и не вызывали у него вполне ясного отталкивающего чувства, также не рождали никакого дремлющего величественного отзвука в его душе, и поэтому они в целом были ничтожными, несовершенными и неудовлетворительными.

Наконец Пьер и Изабелл подошли к тому полотну, которое Пьер, повинуясь капризу, нашел в каталоге – № 99.

– О боже! Смотри! Смотри! – закричала Изабелл в сильном возбуждении, – Прежде одно лишь зеркало показывало мне в своей глади эти черты! Смотри! Смотри!

По некой странной прихоти судьбы или посредством коварных хитросплетений какого-то обмана, настоящая жемчужина итальянской живописи проникла в это совершенно разношерстное собрание бледных подделок.

Ни один из тех, кому довелось побывать в знаменитых картинных галереях Европы и не прийти в смущение от тамошних многочисленных непревзойденных шедевров – изобилие, кое сводило на нет всякое различие или отличительное качество в самых обычных умах, – ни один невозмутимый, мудрый человек не может с победоносным видом пройти мимо живописного строя богов без того, чтобы не испытать известное, совершенно особое чувство, вызванное какими-то неповторимыми полотнами, за которыми, тем не менее, и каталоги, и критика величайших знатоков не признает ни одного мало-мальски значимого достоинства, хоть немного похожего на то художественное впечатление, которое при взгляде на произведение искусства возникает само собой. Теперь не время подробно на этом останавливаться; удовлетворитесь этим, что в таких случаях это не всегда отстраненное совершенство, но нередко – случайная конгениальность, которая рождает это удивительное впечатление. Все же сам человек способен списать это на другую причину, поэтому необдуманный исступленный восторг одной или двух особ по поводу творений, которые вовсе не стоят восторгов или которые, самое большее, безразличны остальному миру, – обстоятельство, которое так часто считается необъяснимым.

Но в этой «Голове незнакомца», написанной «неизвестным художником», отвлеченное общее совершенство сливалось с совершенно поразительным, случайным сходством в создании совокупного мощного впечатления и на Пьера, и на Изабелл. Притягательность этого полотна вовсе не уменьшилась от явной незаинтересованности Люси в той самой картине. В самом деле, Люси, коя воспользовалась предлогом постоянных толчков от толпы, выскользнула из руки Пьера и поэтому шаг за шагом прошла далеко вперед по картинному холлу; Люси прошла мимо странной картины, не бросив на нее даже беглого взгляда, и теперь бродила вокруг в ровно противоположном конце холла, где в это самое мгновение она замерла неподвижно перед вполне приличной репродукцией (второй из двух единственных хороших картин из всего собрания) той прекраснейшей, в высшей степени трогательной, но одной из самых страшных женских головок – «Ченчи»[212] кисти Гвидо. Дивность этой головы, возможно, заключается главным образом в разительном, предполагаемом контрасте, наполовину схожем и наполовину подобном тому, почти сверхъестественному виду, который порой имеют девушки южных народов, а именно: кроткие и светлые голубые глаза в соединении с удивительно белым цветом лица, дополненные иссиня-черными волосами. Но при голубых глазах и белой коже волосы Ченчи золотого цвета – значит, с точки зрения натуры все находится в прямой, естественной гармонии, которая, как бы там ни было, даже больше подчеркивает предполагаемую причудливую непоследовательность – как столь прекрасное создание с золотыми кудрями ангела было, так сказать, окутано двойным черным крепом двух самых ужасных преступлений (в одном она была участницей, в другом – сообщницей), какие возможны в цивилизованном обществе: инцесте и отцеубийстве.