Последний рыцарь короля - Нина Линдт

С этими словами старец повернулся к Вильяму спиной и ушел. Пораженные крестоносцы стояли, не двигаясь, пока один из сарацин не помог Вильяму подняться. Следуя за юношами, рыцари ошеломленно переглядывались, пока Матье де Марли не осмелился спросить у переводчика, кто был этот старец.

– Великий мудрец, главный советник султана. Он хотел испытать крестоносцев французского короля, – был ответ.

Вильям закрыл на миг глаза – кровь на ладони начала высыхать, пальцы слипались, но он был благодарен той боли, что испытал.

Едва они успели войти в залу подземелья, где их держали, товарищи бросились обнимать их. Как мальчишки, они исступленно обнимали и целовали друг друга, смеясь и плача, потому что ни те, ни другие не чаяли увидеться снова.

Спустя минут пять после шумной встречи засов снова заскрипел на двери. Рыцари затихли и разом повернулись к выходу. Двери открылись, и в залу вошел архиепископ де Бове в сопровождении стражи. Он окинул растерянных рыцарей усталым взглядом и улыбнулся:

– Братья! – сказал он так громко, что голос его гулким эхом разнесся по зале, – король подписал мирный договор с султаном. Вы проследуете вместе с ним и другими знатными пленниками к Дамьетте, где султан и король приступят к выполнению договора. Следуйте за мной, еще немного, и мы все будем свободны!

Громогласное ликование, казалось, разнесет узкое помещение с низкими потолками. Рыцари вышли из тюрьмы в последний раз, с поспешностью покидая постылое помещение.

Несмотря на неприязнь, которую Вильям испытывал к архиепископу де Бове, он решительно протиснулся в первые ряды и зашагал рядом с ним. Улучив мгновение, показавшееся ему подходящим, он повернулся к нему и спросил, не знает ли он хоть что-нибудь о судьбе донны Анны. И все же, спрашивая, Уилфрид не смог скрыть раздражения и презрения по отношению к де Бове.

Архиепископ понимающе усмехнулся и спокойно встретился с ненавидящим взглядом Вильяма, подняв на него свои серые глаза. Вильям был поражен, увидев, что былой блеск в них погас, словно в огонь, полыхавший прежде в его зрачках, плеснули воды. Они потухли, и весь его облик постарел, лишившись внутренних сил. Мешки под глазами стали явственнее, а кожа на лице повисла. Седые пряди свидетельствовали о тяжелых испытаниях, которые, как надеялся Вильям, заставили де Бове страдать.

– О ней ничего не известно, сир Уилфрид. Я пытался узнать хоть что-нибудь, предупреждал, что эта пленница – очень знатная и богатая женщина, чтобы они не причинили ей вреда, но… они молчат, словно не понимают, о ком я говорю. Увы, но, похоже, донна Анна погибла.

– Вы не сожалеете о ее смерти, вы желали ей гибели больше всех, де Бове, – с ненавистью прошептал Вильям. – Вы так и не смирились с решением легата.

– Вы ошибаетесь, сир Уилфрид, – спокойно возразил архиепископ, словно не замечая, как Вильям сжимал кулаки. – Я давно изменил свое отношение к донне. Я понял, что она всегда была права насчет всего. Она смотрела на мир наравне с нами, но видела больше, чем любой из нас. Она не раз спасала многих из нас, но, сама не подозревая, она спасла однажды всех, даже короля, и во многом этот быстрый мир, которого мы добились, был заключен благодаря ей.

– Что за чушь вы несете? – грубо спросил Вильям. – Вы же только что сказали, что донну не нашли. Как же она могла способствовать заключению мира?!

– Мой друг, – печально улыбнувшись, ответил де Бове, – просто поверьте мне пока что на слово, пути Господни неисповедимы. Если бы не донна, если бы не ее христианская добродетель, которую я старался не видеть, вы бы не были свободны сегодня. Более того, я сам обязан ей жизнью и не могу больше думать о ней дурно и от всего сердца желаю, чтобы она была в безопасности сейчас и далеко от всех бед и испытаний, что выпадают на долю пленника.

– Ложь! – бросил Вильям.

– Вовсе нет, хоть вам и кажется это все малоправдоподобным, – кивнул архиепископ. – Но подождите до того момента, как мы прибудем в лагерь султана. Тогда вы все поймете.

Пленников вывели из Мансура и вместе с остальными крестоносцами, которых король хотел освободить первыми, посадили на четыре галеры. Корабли взяли курс на Дамьетту. На том корабле, где следовал король под охраной сарацин, были и де Сержин, и де Бове, и Уилфрид, и братья короля. Многие из крестоносцев, содержавшиеся в разных тюрьмах, при встрече горячо приветствовали друг друга. Так Жоффруа де Сержин, увидев Вильяма Уилфрида, прижал его к себе и изо всех сил ударил дружески по спине. После этого друзья не расставались.

Вспоминая все испытания, через которые им пришлось пройти, они говорили о герцоге Бургундском и пропавшей донне, об исчезнувших друзьях, погибших братьях. Уилфрид отказывался считать, что донна погибла. У него еще была надежда, что она жива, но он не мог представить себе, где могла находиться Анна.

«Чистая донна», которую так полюбили крестоносцы, не могла погибнуть или пропасть бесследно. «Она жива, – вторил Жоффруа де Сержин Вильяму, скорее для того, чтобы успокоить друга, нежели потому что считал так сам, – наша донна не могла погибнуть».

Но между тем никто ничего о ней не знал. И белые голубки на одеждах рыцарей посерели от пыли и испытаний, постепенно исчезая из виду. Так угасала и надежда увидеть донну в сердцах ее друзей.

Прошло три недели с тех пор, как король попал в плен, и теперь он уже вновь движется к Дамьетте, но не чтобы укрыться в ней, а чтобы сдать захваченный им город.

Пленников привезли в лагерь султана в местечке Серензах вблизи Ферескура, что находился южнее Дамьетты. Короля и пленников разместили в шатрах, султан, который прибыл сюда заранее, разместился в великолепном деревянном дворце, который он велел выстроить, чтобы отпраздновать заключение мира. Сюда же прибывали эмиры из Сирии, чтобы поздравить Туран-шейха с победой, халиф Багдадский прислал своих послов с дарами, все мусульманские народы приветствовали молодого султана как спасителя ислама.

Людовик ІХ знал, что султан уже прибыл в Серензах, и потому ожидал, когда тот назначит ему встречу. Согласно договору, короля должны были освободить через два дня.

Солнце, похожее на белый шар, нещадно обжигало кожу и раскаляло воздух, который невозможно было вдыхать. От жары мутился разум. Песок, потрескавшаяся земля, жалкие высохшие растения и все время солнце, равнодушное и жестокое, с безразличием взиравшее сверху на маленьких людей, суетящихся внизу, не осознающих своей ничтожности в бесконечном пространстве Вселенной.

Отряд мамлюков возвращался по безлюдной равнине, ведя с собой пленных рыцарей. Оборванные, раненые, умирающие от жажды пленники еле передвигали ноги. Они шли уже шесть часов, а их мучители не останавливались ни на минуту, словно и не слышали постоянных просьб об отдыхе. Тех из рыцарей, кто совсем ослаб, мамлюки убивали на глазах у остальных, на скаку срубая им головы. Песок, впитывавший проливающуюся кровь, темнел, и даже если они прикрывали на мгновение глаза, перед внутренним взором рыцарей мелькали багровые прожилки на серой земле и режущем взгляд блестящем песке. Рыцари шли, понурив головы, не представляя себе, куда их ведут и что ждет их за горизонтом. Они на ходу снимали с себя броню, чтобы облегчить шаг, и путь позади них был усеян шлемами, доспехами и трупами ослабевших крестоносцев. Те из рыцарей, что были посильнее остальных, шли впереди и по очереди несли предмет, похожий на большой ковер, завернутый в плащ, который они передавали из рук в руки. Несмотря на ругань сарацин, они не соглашались бросить свою ношу и оберегали ее, как могли, от ударов кнутов, что обрушивались, время от времени, на их спины.