Стальное поколение - Александр Афанасьев

На очередном повороте — Николай, крепко прижав к себе винтовку, вывалился из машины. Скорость на повороте было около двадцати — и он почти не пострадал. Если кто и наблюдал за дорогой, вряд ли он что-то заподозрил…

* * *

На очередном повороте — Шевроле съехал с дороги. Громыхая всем кузовом и задевая неровности того, что здесь называлось дорогой, он проехал несколько десятков метров и остановился, выключив фары…

Из машины, с водительского места выбрался человек, на вид безоружный. Город лежал перед ним — как перед завоевателем, которых здесь было немало. Полуразрушенный, строящийся и разрушающийся одновременно, но не сдавшийся и не покоренный. В восточном Бейруте было электричество, тусклыми светлячками мерцали фонари, их было довольно много — как звездная россыпь на небе. В Западном Бейруте — света не было, лишь несколько робких точек в черном мраке бетонной пустыни. Там до сих пор — вспыхивали бои…

Человек посмотрел на часы, и терпеливо принялся ждать.

Минут через двадцать — послышался надсадный гул мотора. Совсем не похожий на звук обычного автомобильного двигателя, грубый и резкий — такой бывает у армейских внедорожников, потому что армейские внедорожники не рассчитывают на эксплуатацию в городах, а на поле боя хватает шумов и без этого. Человек насторожился — но остался стоять на месте. Через пару минут появилась и машина — советский УАЗ, грубый и примитивный внедорожник, как американский джип, но побольше. Здесь — с него сняли верх, кустарно обварили каркасом и поставили на него пулемет, современный с фарой — прожектором. Сейчас — пулемет смотрел прямо на американский универсал, водитель которого поднял руку, защищаясь от резкого света.

Подчиняясь команде, трое, с автоматами — выскочили из машины, канули во тьму, особенно глухую из-за прожектора рядом…

— Али, ты пытаешься меня убить или как? — крикнул водитель американского автомобиля.

В луче света — появился пятый человек. Красный берет под погоном, автомат поперек груди, черные, коротко постриженные волосы. Он всмотрелся в стоящего у американской машины человека, потом резко шагнул вперед, раскрыв руки.

— Самир, брат. Ас салам алейкум…

— Ва алейкум ас салам. Так ты не выключишь прожектор?

Али сделал нетерпеливый жест рукой — и прожектор погас с каким-то легким хлопком.

— Мы не думали, что ты вернешься. Говорили, тебя увезли в Москву на операцию.

— Так и есть. Хвала Аллаху, я все же вернулся, брат…

В Сирии — равно как и в других странах Ближнего Востока из тех, в которых находились партии с просоциалистической и прокоммунистической ориентацией — к религии относились по-разному. Например, в Йемене с религией боролись, и в Северном и в Южном — это вылилось в вялотекущую войну и неповиновение горных племен. В странах, где у власти была партия БААС — это Сирия и Ирак — поступали хитрее. Хафез Асад был христианин, но с уважением относился ко всем религиям, никого не притесняя — но продвигая именно христиан-алавитов. Саддам Хусейн был мусульманин — суннит, иногда он об этом забывал, иногда вспоминал и принимался писать Коран кровью[149] — но никогда он не преследовал никого за религию, за исключением случаев, когда требования религии были несовместимы с верностью лично ему. Министр иностранных дел и один из ближайших сподвижников Саддама — был христианин по имени Тарик Азиз, а вице-президентом — мусульманин — шиит Таха Ясин Рамадан. Отличительной особенностью таких стран было то, что свобода давалась всем религиям, в том числе шиизму и христианству — и религиозные конфессии скорее боролись друг с другом, чем с государством и режимом. Тот же Хафез Асад понимал, что он правит в стране, преимущественно населенной мусульманами — и потому марксизм-ленинизм вместе с его атеизмом продвигал осторожно. Зато было такое, что про социализм людям разъясняли муллы, говоря, что в Коране записано — в последние времена появится Пророк, который разделит все богатства земли всем людям поровну. Вот такая, своеобразная трактовка марксизма…

— Я ищу одного человека. Я знаю, вы следите за аэропортом.

— Какого человека?

— Абу Аммара.[150] Мне сказали, что он должен быть в городе. Он прилетел из Туниса два или три дня назад…

Сирийский офицер замялся.

— Говори, брат… — уловил колебание Самир — ты что-то знаешь?

— Мне нужно кое-что выяснить, брат. Этот человек непрост, и люди которые с ним — тоже очень не просты.

Самир уловил что-то. Взял за плечи своего крестника, посмотрел прямо в глаза.

— Ты что-то скрываешь, брат? Скажи мне?

— Нет. Просто устал… Я все сделаю, брат…

* * *

Николай ругался про себя последними словами — он не ожидал прожектор. Прожектор, даже не направленный непосредственно на него, все равно засветил прицел, и большую часть встречи он был просто слеп. А это плохо…

Захрустело — Самир поднимался вверх, по договоренности, он должен был оставить там машину на ночь, а уже потом — можно будет подумать, что делать дальше. Николай — протянул руку, помог своему сирийскому другу взобраться. Сириец кратко рассказал о контакте…

— Этот твой человек — подытожил Николай — ты ему доверяешь?

Самир сидел на земле и смотрел в сторону Бейрута, поглаживая бакелитовое автоматное цевье…

— Я никому не доверяю, русский — казал Самир — и тебе пора бы вести себя точно так же. Любой может предать. Но это не потому, что мы плохие, русский, ты не думай. Это потому, что мы искренне верим. И наша вера — сильнее того слова, которое мы даем, понимаешь?

— Если хочешь, можешь отправляться назад — сказал Николай.

— Я помогу тебе, русский.

— Почему. Возможно, ты идешь против своей страны. Тебя накажут.

Сириец поднял руку, коснулся сначала правого глаза, потом левого.

— У меня есть долг, русский. Я никому еще про это не говорил. Когда я здесь служил — кое-что произошло. Фугас — взорвался прямо рядом с нашей машиной. Меня отправили в Дамаск, в офицерский госпиталь, но в моих глазах были… раны, я не смог бы видеть. Но меня отвезли на самолете в Москву, там прооперировали, я снова вижу. Если бы не ваша страна — кем бы я был, нищим на паперти? Просил бы подаяние?

— И все равно, ты не обязан мне помогать.

— Обязан… — сказал Самир — иначе я потеряю честь и право называться мужчиной. Твоя страна вернула мне глаза — и я должен что-то сделать для твоей страны, чтобы без страха смотреть на Аллаха, когда я предстану перед ним. Здесь очень опасно, русский, и ты и я — можем не дожить до рассвета. И я хочу отдать свой долг как можно быстрее — а успею или нет, знает один лишь Аллах…