Хочу женщину в Ницце - Владимир Абрамов

– Они должны быть готовы к тому, – продолжал Каракалла, – что во дворце в покоях матери их обязательно обезоружат и мечи отберут. Поэтому их кинжалы должны быть ловко спрятаны под плащами. Марциалий, центурион моей личной охраны, проведет с ними завтра утром перед заступлением на службу последний инструктаж. Что еще, – Антонин ненадолго призадумался и продолжал: – Что бы ни случилось завтра, германцев из моей личной охраны из этого дела исключить, никаких воинов второго Парфянского легиона в этом деле тоже не должно быть. Обойдемся пока без них. Для прикрытия используй фрументариев из лагеря перегринов, что на Целии. Во дворце должны быть только преторианцы из иллирийских племен, и только те воины, имена которых я тебе уже назвал. Остальные должны быть в полном неведении, исключить даже полунамеки. Еще раз для тебя, – Каракалла был деловит и собран до предела, – план прост. Завтра к вечеру я явлюсь к матери первым, заведу разговор в ожидании Геты. Приход брата в покои матери и будет знаком к началу. Как только двери за ним закроет последний из стражи, сразу без промедления и слюнтяйства двое первых должны вонзить свои кинжалы в тело Геты. Третий должен остаться за дверью. Как только брат будет мертв, я подниму крик, что меня убивают, а дальше, – Каракалла опять сделал паузу и задумчиво произнес: – Дальше будет видно. Главное, брат должен быть мертвым. Это все.

Повернувшись спиной к другу, Каракалла умолк и ушел в себя, скрестив руки на груди.

Матерниан не проронил ни слова в ответ. Он встал, отвесил поклон и удалился, держа в руках свиток с письмом.

На другой день все произошло так, как хотел Антонин. Как только захлопнулась дверь в комнату приемов императрицы, Гета сразу догадался обо всем и бросился в объятия сидящей матери со словами: «Мма-мма, сспа-сси меня»! От страха он не справлялся с врожденным заиканием, и слова разбивались на протяжные слоги.

…Первый удар пришелся ему в спину, под левую лопатку. Когда Гета откинулся назад, второй удар в грудь окончательно его успокоил. Юлия Домна была тоже ранена в руку, когда попыталась защитить его. Кровь ее и сына слились в одно багровое пятно на ее праздничной светлой столе, расшитой золотой нитью и сплошь украшенной камнями. При виде крови и слыша истошные крики матери, обуреваемый яростью и гневом Каракалла в какой-то момент был готов сам присоединиться к бойне и нанести ей удар в висок, лишь бы она наконец замолчала. Медленно сползающее с рук Домны безжизненное тело Геты застежкой плаща зацепилось за ее столу, и чтобы удержать тело сына от падения, императрица попыталась встать, но ворот, обшитый широкой каймой и вышитый жемчугом с золотыми блестками, лопнул. Тело Геты рухнуло под ноги матери, увлекая за собой столу, которая удерживалась на теле Юлии Домны только широким поясом. Белоснежная туника была настолько тонка и прозрачна, что не скрывала достоинств тела императрицы. Строфион из тонкой светлой кожи, которую она носила поверх туники как предмет интимного туалета, придавал ее и без того пышной груди еще больший объем.

Перепачканная кровью туника, обнаженные плечи и опустошенные от безысходности глаза на смертельно бледном, за минуту изменившемся лице мачехи, встряхнули замутненное сознание Антонина. Намеченный план действий вспышкой пронзил его мозг. Каракалла разжал занесенный кулак, его озверевшее лицо неожиданно преобразилось и стало каким-то жалким и несчастным. Он обхватил курчавую голову руками и с диким криком «Меня убивают, спасите» – рванулся к двери, из которой уже выбежали иллирийцы. Юлия Домна пребывала в шоке. Она не могла осознать, как случилось, что покои императрицы, считавшиеся по законам империи святыми, были осквернены кровью. Она, дрожа всем телом, инстинктивно подалась вперед, пытаясь кинуться вслед за убегающим Каракаллой. Подол ее праздничной столы, обшитой мелко присборенной тесьмой, был настолько пропитан кровью, что тяжелым шлейфом волочился по мраморному мозаичному полу.

Дворцовая стража, прибывшая на крик, оказалась не готовой в первые минуты правильно оценить происшедшее и приняла под охрану обезумившего Антонина. Каракалла потребовал, чтобы его немедленно доставили на Виминал за высокие стены преторианского лагеря. Гвардейцы, собранные по тревожному рожку для построения, были раздосадованы случившимся, но Антонин успокоил преторианцев обещанием произвести немедленную щедрую раздачу денег, если они поддержат его претензии на единоличное правление империей. В храме при казармах преторианцев, где хранились их боевые регалии, Антонин, простираясь перед алтарем, принес богам благодарственные дары за свое якобы чудесное спасение.

Ночь Каракалла провел в лагере, опасаясь мести легионеров II парфянского легиона, стоящего лагерем совсем недалеко от Рима. Размещенные впервые в истории Рима на территории Италии, легионеры в полном боевом снаряжении были, согласно идее военной реформы Септимия Севера, гарантом безопасности императорской власти. Они любили Гету гораздо больше, чем Антонина хотя бы потому, что младший из братьев был по своему облику и поведению очень похож на своего отца. Весь следующий день Каракалла вел нелегкие переговоры с легионерами перед запертыми воротами их лагеря. Они были бы рады не нарушать свой долг и служить верой и правдой обоим братьям, но что им оставалось, если Геты уже не было в живых, а Антонин обещал им, как и преторианцам, повышение жалованья, а также всяческие награды за «преданность».

Наконец, заручившись поддержкой легиона и преторианцев, Каракалла, сопровождаемый личной охраной, отправился в сенат на заседание, предусмотрительно поддев под тогу панцирь. Сумбурная речь Антонина не содержала ничего нового кроме того, что он уже сказал раньше преторианцам и легионерам, представляясь жертвой покушения со стороны брата во время посещения безоружным своей матери, чудом спасшимся волею богов. Сенаторам Антонин велел благодарить милостивых богов за то, что они обрушили беду только на Гету. Завершив свою сбивчивую и неубедительную речь в стенах курии, Каракалла новым постановлением на радость всего римского мира повелел отпустить всех изгнанников на волю независимо от того, когда и по какой причине они были осуждены. Правда, к этому радостному моменту жены Антонина Плавциллы благодаря стараниям ее мужа уже не было в живых, как и ее брата. Они были убиты на прибрежных островах, служивших римлянам тюрьмами.

В тот же день Антонин учинил кровавую расправу над сторонниками Геты. Пострадало много людей, в том числе и невиновных, особенно из цирковой партии «зеленых», от предводителей до возничих. Всем, кто оплакивал Гету или носил траур по убиенному, по закону «Об оскорблении величия» мог быть вынесен смертный приговор. На следующий день только к полудню у Антонина нашлось время, чтобы навестить во дворце свою несчастную мачеху. Убитая горем женщина не покидала своих покоев, но, преисполненная мужества, не отказывала в приеме никому из своих друзей и придворной челяди. Приближаясь к покоям Юлии Домны, Антонин не испытывал угрызений совести, был подчеркнуто деловит, проявляя нарочито доброе внимание к охранникам дворца. На подходе к ее палатам он повстречал старую женщину, которая, согнувшись и вытирая слезы с лица, не обратила никакого внимания на императора. Каракалла сразу узнал ее. Это была Корнифиция, последняя из живших в то время дочерей Марка Аврелия. Антонин подал едва заметный знак своему охраннику, и всеми уважаемую старую женщину, едва она повернула за угол коридора, закололи мечами, а тело тихо отволокли в подвал.