Дневник. 1901-1921 - Корней Чуковский

Вся тяжесть художественности падает на типичную комбинацию – а элементы комбинации могут и не обладать особой типичностью – вот современная молчаливо признанная эстетическая доктрина, – вот зародыш будущего мерила красоты.

То состояние духа, в котором находится читатель, сумевший отвлечься от лиц и картин, воспринявший исключительно общий колорит их взаимных отношений, – и есть, по-моему, то пресловутое настроение, которое, таким образом, вовсе не составляет противоположности идеям и логическим представлениям – как это почему-то думает большая публика, где частенько услышишь такой отзыв о книге или о пьесе: в ней нет смысла, но зато бездна настроения…

Итак, психологическому роману грозит покой небытия. Ибо настроение, позволяющее нам воспринять в художественных образах порою сложное мировоззрение автора, – вводит нас тем самым в область философии, в область отвлеченных понятий, общих построений ума.

Прежнюю литературу интересовало, как лжет Репетилов, Хлестаков, как Балалайкин, – теперь же интересна вообще ложь как общее проявление алгебраического общечеловека. То же самое можно сказать и про «Молчание» и про «Смех» – всюду замечается это сведение людей к единице, затем, чтобы дальнейшие логические построения произвести с наибольшей чистотой – процесс, необходимый во всякой гуманитарной науке. Поймите меня, это сведение делается не с методологическими целями, не «для удобства исследования», – а ввиду глубокого сознания, что благодаря ему перед нами явится истинный человек во всей своей сущности – не затемненный никакими наносными случайными элементами, – вот что я понимаю, когда говорю, что Леонид Андреев – философ по преимуществу. Для него философия, общий дух рассказа – не побочное дело, не приложение к обрисовке характеров, для него она хлеб насущный.

Не веря в потусторонний мир, скептически относясь к абсолютности временных орудий наших, видя всех людей, что бы они ни делали, равно стоящими лицом к лицу перед непроницаемой стеной ложного обоготворения духовных сил нашей культуры, которая предоставляет им строить какие угодно догадки про находящихся в ней. Этот искренний и блестящий талант в своем стремлении к загадочному, мистическому становится по эту сторону телесности нашей, на том необъяснимом и таинственном огоньке жизни, ради которого и бушует вся эта кровавая борьба, скрещиваются все эти орудия, которыми уже столько воды в ступе истолочено.

Отбрасывая все, чем затемнен и скрыт этот огонек, наблюдая истинного человека как существо, одаренное этим огоньком и ничем больше, унижая и третируя «все остальное», – он удивительно напоминает в этом отношении Мопассана. Но для Мопассана – человек был существом безо всяких культурных наслоений, владеющий только «естественными», природными орудиями. Для него не было врачей, артистов, литераторов, княгинь, священников, – для него были сытые и голодные, мужчины или женщины, победители или побежденные.

Для Л. Андреева нет и этих «естественных наслоений». Жадность, страсть, властолюбие – он не сочтет, подобно Мопассану, – основными стимулами нашей деятельности – он отбрасывает их, ибо они приобретены нами потом, а истинно то, что остается во всяких условиях, во всякой среде, истинна великая единственная потребность – жить, жить, жить!*

3 декабря 1902. Прежде чем говорить о Слонимском, гг. критики обыкновенно выражают удивление, как это такой шалый человек в «Вестник Европы» попал, в солидный, умеренный, олимпийский «Вестник Европы»… А по-моему – он больше всего подходит под Пыпина и Стасюлевича! Всякое общественное направление должно быть раньше всего либерально, а потом уж «направляться»; ругает народников за то, что они земство иногда осуждали, и вообще рекомендует в отвлеченности не вдаваться, а заниматься ежедневной российской действительностью.

_______________

Как и следовало ожидать, редакция «Самообразования» оказалась рационалисткой. Приведя слова Сократа, что порок и зло – суть результаты незнания, она перефразирует их с горячностью: да, все пороки, все страдания, все зло жизни создаются и поддерживаются незнанием истинных законов природы и жизни, в их широком взаимном соотношении и связи. А ежели зло, несмотря на увеличение знаний, все же существует (и даже опирается на него), то это, изволите видеть, все оттого, что есть у нас техническое и специальное образование, а общего нет. Нет мировоззрения.

Знание – орудие. Но чье? Общественное. Для того и внушаются личности те или другие убеждения, «взгляды», идеи – чтобы достичь себе на потребу самых таких материальных результатов. Антагонизма между личностью и обществом нет никакого, «борьба за индивидуальность» фикция – ибо общество, притягивая личность к тому или другому органу своему – создает и условия для ее бытия, и не только бытия, для уклада ее индивидуальности без всякого ущерба. Приспособление ведь есть выработка новых и новых свойств личности – которая столь же индивидуальна, как и те, которые она имела до этого.

Иллюзия потери всех индивидуальных черт – повторялась и повторяется всегда – при всякой перемене общественной обстановки. (Здесь привести из «Вопросов философии» и «Вестника Европы» по поводу Михайловского.) Интересно будет потом проследить, как «Самообразование» потом станет противоречить себе. А что оно станет противоречить – это факт. Нельзя в наше время быть последовательным рационалистом.

Лондон (От нашего корреспондента)

12 (25) июня

«125 фунтов стерлингов тому из джентльменов, кто сумеет доставить в полицейский участок г. Рейнольда-Уатта – этого вора, мошенника и грабителя, который похитил из банкирской конторы Джексона и К° 35 фунтов стерлингов и позорно скрылся с этими деньгами в конце прошлой недели. При сем прилагается фотографическое изображение этого “bloody”[195]. Росту он высокого, волосы рыжие, по убеждениям он – фритрэдер*, а по отношению к спорту – крикетист».

Объявлениями такого рода сплошь оклеены стены всех полицейских участков гор. Лондона. Перед этими стенами всегда толпится бездна джентльменов, которые пристально вглядываются в черты лица всех воров, мошенников и грабителей, и, глядя на их внимательные, сосредоточенные взгляды, понимаешь, что добрая половина этих джентльменов завтра же приволокут в полицейский участок по одному рыжему фритрэдеру, любящему крикет. Правосудие будет удовлетворено, и bloody понесет достодолжную мзду.

Но замечательнее всего, что награда, обещанная поимщику вора, значительно превышает украденную сумму. Спрашивается, что за охота мистеру Джексону за возвращенную копейку платить пятачок? Вначале я никак не мог понять этого. Но потом мне объяснили, что англичане, сделав из справедливости один из видов спорта, являются столь же заинтересованными в ее удовлетворении, как и потерпевший мистер Джексон. Всюду, где нужно догонять, ловить, хватать, англичанин не жалеет денег. Ему все равно, что он будет хватать – мяч или шиворот, – ему дорог самый процесс. И вот всякий средний англичанин, узнавший, что есть новый объект хватания (в данном случае мистер Рейнольд-Уатт), отправляется в полицейский участок и вносит от себя несколько шиллингов, как если бы это был тотализатор или обыкновенное пари. Таким образом, можно смело ручаться, что если завтра Рейнольд-Уатт не будет приведен куда следует, то на полицейском участке будет вывешено объявление с обещанием награды по крайней мере в 2 раза большей, чем указана сегодня. Вот разгадка того, что копейка оплачивается пятачком.