Клуб неисправимых оптимистов - Жан-Мишель Генассия

— Дебора Керр.

— Те же глаза. Те же волосы. Королева. Мне показалось, что мы расстались сегодня утром. Не знаю, сколько мы так простояли.

— Как поживаешь, Милена?

— У меня все хорошо.

— Выглядишь отлично.

— Ты тоже.

— Ты все такая же красавица.

— Не верь глазам своим… Я постарела душой.

— Ты больше не работаешь в Орли?

— Меня перевели сюда. В пяти минутах от дому, хожу пешком.

— Давно?

— Около пяти лет назад.

— Невероятно! Я никогда не возил пассажиров в Орли, чтобы случайно не встретиться с тобой, а здесь бывал десятки раз, но тебя не видел.

— И правда странно. По логике вещей, мы обязательно должны были пересечься.

— Мне пора, неудачно припарковался. Не хочется платить штраф.

— Ты водишь такси?

— Да.

— Доволен?

— Не жалуюсь. Ладно… Пока, Милена, теперь буду объезжать стороной Дом инвалидов.

Я пошел к выходу, чувствуя себя счастливейшим из смертных. Встреча с Миленой стала неожиданным подарком судьбы, на большее я и рассчитывать не мог. Неожиданно я услышал за спиной ее голос: «Леонид…» — и обернулся.

— Рада была тебя повидать.

— Взаимно.

— Я часто спрашивала себя, что с тобой сталось.

— Ничего особенного, как видишь. Я все еще ношу твои часы.

— А я — твои.

— Что у тебя с руками?

Носовые платки, которыми я обмотал ладони, промокли от крови. Она попросила коллегу подменить ее и отвела меня в медпункт. Взяла вату, перекись водорода и продезинфицировала раны. Я смотрел на Милену — и чувствовал себя счастливым. Мне не было больно. От нее исходил все тот же нежный запах… Забыл, как называются духи.

— Как это случилось?

— Возникла проблема… с машиной.

Она забинтовала мне руки, мы пошли в кафе, заказали кофе и говорили, говорили… сам не знаю о чем. Как раньше. Молчали. Смотрели друг на друга. Не так-то просто собирать воедино осколки не прожитого вместе времени.

— У тебя не будет проблем с начальством?

— По воскресеньям здесь тихо. А вот твоя машина…

— Плевать я на нее хотел!

— Ты никогда не пытался увидеть меня?

— Ты же знаешь, я дал слово тому типу.

— Ты единственный из всех моих знакомых держишь слово.

— Ну, в каждом человеке должно быть хоть что-то хорошее. Я думал о тебе каждый день.

— А я часто говорила себе: наверное, Леонид нашел работу в авиакомпании. Может, он сидит за штурвалом вон того самолета, что пролетает сейчас над Парижем, и совершенно счастлив. Я почему-то не сомневалась, что ты счастлив.

— Ты права. Скажи мне кто-нибудь, что я однажды стану таксистом, не поверил бы.

— Мы еще увидимся?

— Не знаю. Клятва остается клятвой. У тебя кто-нибудь есть?

— Свободна. Как птица. А у тебя?

— Думаешь, почему я в воскресенье кручу баранку? Давай как-нибудь поужинаем, если хочешь?

— С одним условием — я приглашаю.

* * *

— Ну вот. Завтра вечером у нас свидание. Встречаемся в восемь у подъезда ее дома. Жизнь начинается заново.

— Очень рад за тебя, — сказал Игорь.

— Я трушу, как мальчишка. Что думаешь, Мишель?

— Сможешь снова возить пассажиров в Орли.

Игорь заказал бутылку игристого, чтобы отпраздновать чудесную встречу Леонида с Миленой.

— Дело не в чуде, а в комете.

— Глупости! — воскликнул Игорь. — Все решает удача.

— Возможно, на сей раз все будет иначе, — вмешался Леонид. — Я был очень осторожен и не сказал ни одного дурного слова о Розенбергах.

— Они были невиновны! — возмутился я.

— Не для меня! Но теперь я держу язык за зубами.

— И правильно делаешь, — похвалил его Игорь. — Умение молчать — залог счастья.

Мы обсуждали роль случая в жизни человека, повороты судьбы и чувств, влияние звезд на таксистов и загадку наших жизней, когда вошел посыльный с конвертом для Игоря. Мы убедились, что он говорил правду о встрече с Нуреевым. В качестве извинения великий танцовщик прислал два билета на «Лебединое озеро» с Марго Фонтейн. Гала-представление в Парижской опере в честь торжественного открытия плафона Шагала в присутствии самого Руди, Генерала, Мальро и Всего-Парижа. Игорь чуть с ума не сошел от радости. Леонид замер и едва дышал. Игорь все понял и скрепя сердце отдал ему билеты. Леонид пригласил Милену, сказав, что Нуреев прислал их лично ему, что произвело впечатление, и Милена согласилась. Леонид взял напрокат смокинг и купил лакированные мокасины. Он об этом не пожалел.

Выйдя из «Бальто», я сказал себе: «Раз сегодня такой день, я должен снова встретиться с Сесиль». Мне ужасно хотелось познакомить ее с Камиллой. Я позвонил домой, чтобы предупредить маму, и она попросила не слишком задерживаться. Я много месяцев не приходил в дом на набережной Августинцев — не мог: боялся снова не застать Сесиль. Ни писем, ни газет в почтовом ящике не было, консьержки на месте не оказалось. Я поднялся на четвертый этаж, не зажигая света. Долго звонил в дверь. Никто не отозвался. Я был уверен, что сегодня наша жизнь начнется заново, с того самого места, на котором когда-то остановилась. Мне показалось, что за дверью раздался какой-то шум. Я прислушался, понял, что ошибся, открыл своим ключом и вошел. В квартире было темно, свет проникал только через открытые ставни. Я зажег все люстры и лампы и обнаружил вокруг все тот же беспорядок и пыль. Холодильник был отключен. В комнатах Сесиль и Пьера тоже ничего не изменилось. Я вернулся в гостиную. Все вещи находились на своих местах. Мое внимание привлекли стоявшая на столе картонная коробка и фотография в рамке, прислоненная к стопке книг. Всего этого не было, когда я приходил сюда в последний раз. Кто-то водрузил на коробку одну из моих фотографий фонтана Медичи. Одну из пяти, купленных в «Фотораме». Я замер, окаменел перед Ацисом и Галатеей. Сомнений быть не могло, но я для очистки совести все-таки взглянул на оборот снимка и обнаружил печать «Фоторамы». Таинственным коллекционером была Сесиль. Эти фотографии могли понадобиться только ей. Но зачем она оставила одну из них на видном месте? Хотела дать мне знать, что заходила домой? Сказать: «Я тебя не забыла и мне понравились снимки»? Или дело в чем-то другом? Она знала, что я тут появлюсь, и расположила фотографию в центре стола, чтобы я обязательно ее заметил. Может, она и записку написала? Я перелистал книги, обыскал ящики стола, перетряхнул стопки документов, газет и журналов, даже не пытаясь быть аккуратным. Я вел себя как легавый во время обыска. В мусорном ведре обнаружились обрывки почтовых открыток и пепел от сожженной бумаги. Я вывалил все на ковер, но не нашел ничего интересного. В картонной коробке лежали вещи Пьера. Пачка писем от девушек — многие конверты он даже не вскрыл, — записная книжка, бумажник с несколькими купюрами и мелочью, в отделении, застегнутом на молнию, сложенный в восемь раз листок с рецептом коктейля Молотова. Фотография, военный билет, студенческий билет, исписанные блокноты, газетные вырезки, алжирские тетради, его письма к Сесиль, ее ответы, шесть первых глав работы об Арагоне и штук десять ее фотографий, которые я сделал в Люксембургском саду. Я знал Сесиль и понимал, что все это «постановочная сцена», а не случайность. Я сел. Закурил. Попытался разгадать послание. И вдруг понял. Она оставляла мне все, это был подарок, компенсация за молчание и исчезновение. Или обмен. Возможно, она хотела сказать, что фотографии фонтана воссоединили нас, что четыре снимка она оставляет себе как залог нашего союза. Я взял коробку. Подписал фотографию и оставил ее на столе, чтобы Сесиль знала: я приходил и однажды мы обязательно встретимся. Когда она этого захочет.