Золото - Борис Полевой

Мысли текли лениво. Снова и снова почему-то возникала в памяти фраза, сказанная однажды Рудаковым тяжело раненному партизану: «Большевик, брат, не смеет умирать, не сделав всего, что он может сделать». Когда Муся слышала это в госпитале, ей показалось — командир шутит, чтобы подбодрить больного. Теперь эта фраза была полна глубокого смысла. Разве Муся и ее товарищи имели сейчас право умирать? Но что же делать, что? Ведь человек не властен над смертью; проклятые машины всё тянутся по дорогам, а по целине, по глубокому снегу, не сделаешь и двух шагов.

Оставалось одно — ждать. Но машины всё шумели, и тяжелая дрема точно мягким и теплым пуховиком снова начинала закрывать от Муси окружающий мир.

Ее вывело из полузабытья смутное ощущение близкой опасности. Какие-то бесшумные фосфорические огоньки, то исчезая, то появляясь вновь, маячили в полутьме. «Опять чудится?… Да нет же, это волки… вон они! Самые настоящие волки, только и всего», — подумала девушка и даже успокоилась от этой своей догадки.

Сколько раз, идя ночью, видела она эти парные зеленоватые точки, то мерцавшие издалека из-за кустов, то звездочками метавшиеся в лесной чаще. Путники обычно не обращали на них внимания. В эту зиму лесные хищники были сыты. Вороны с трудом, тяжело, как гуси, снимались с полей сражений. Вероятно, только любопытство заставляло разжиревших волков выходить иногда из чащи на звуки шагов.

Все же зеленые огоньки, неясно мерцавшие по скатам оврага, отогнали тяжелую дрему. Ухо уже различало хриплое дыхание зверей, доносилось глухое угрожающее ворчанье. Тихо поскрипывал снег под осторожными лапами. Неясные тени все время перемещались.

Волки не уходили. Их становилось все больше. Опасность окончательно взбодрила Мусю. Головы друзей лежали у нее на коленях. Луна закрыта облаками, но голубоватое мерцание сугробов позволяет разглядеть, что снежинки тают в потемневших глазницах Николая, на заострившемся носу Толи. Они живы. Опасность угрожает им, беспомощным и неподвижным. Муся перепробовала все способы, стараясь разбудить спутников. Они не просыпались, даже не открывали глаз. Тогда она решила прибегнуть к самому верному средству и стала искать флягу.

Пустая фляга с незавинченной пробкой валялась в снегу.

Вот тут-то девушка и почувствовала настоящий страх. Вместе со страхом пришла слабость. Девушка поудобнее прижалась спиной к сосне и закрыла глаза. Снег поскрипывал уже близко. И опять почему-то ярко представились ей холодная водная пустыня, вздыбленная огромными серыми волнами, и лодка, маленькая, хрупкая, на этих волнах, и люди в ней, гребущие наперекор буре. Она так ярко вообразила себе этих людей, что ей почудилось, будто она видит вздувшиеся от напряжения вены на их в кровь исцарапанных руках, видит лица с полузакрытыми глазами и с тем злым, непреклонным выражением, какое бывает у человека, остановить которого может лишь смерть. И снова в ушах девушки прозвучала фраза: «Большевик не смеет умирать, не сделав всего, что он может сделать». Разве она сделала всё?

Успокоившись, Муся оттолкнулась от дерева, подняла автомат. Он показался ей необыкновенно тяжелым, будто весь был отлит из свинца. Она положила оружие себе на колени, отвела предохранитель. От сухого, металлического щелчка тени в овраге метнулись прочь, зеленоватые огоньки на мгновение погасли и снова возникли уже далеко внизу, у курящихся промоин ручья. Послышалось глухое свирепое рычанье. Волки опять стали приближаться. Зеленых точек было много. Вздрагивая во тьме, они широким, почти правильным полукругом охватывали, точно осмысленно оцепляли выворотень, служивший приютом для партизан. Середина этого полукруга шевелилась на дне оврага, концы поднимались до самого его гребня.

«Какая чепуха! Преодолеть столько настоящих опасностей и где-то у самой цели погибнуть от волков, как глупым, беспомощным телятам!.. Нет, нет! Это просто нелепо!»

Муся снова принялась изо всех сил трясти спутников. Головы их безжизненно мотались, глаза были закрыты, даже дыхания не чувствовалось. Девушке пришло в голову — не старается ли она оживить мертвых? Но нет, снежинки же тают на лицах. Она расстегнула куртку Николая — рука ощутила живое тепло. Прижалась губами к виску Толи — под холодной кожей ритмично пульсировала какая-то жилка.

Живы!

Но эти, в полутьме, они наглеют, они приближаются. Огненно-зеленые глаза не отрываясь следят за ней как прожекторы, поймавшие в ночном небе самолет. Девушке кажется, что она начинает физически ощущать на своем лице эти жадные взгляды. С каким бы удовольствием влепила она в эту хищную, трусливую, но с каждой минутой наглеющую свору очередь, другую, третью! Но машины, машины гудят на дороге. Выстрелы привлекут зверей куда более страшных. Нет, лучше волки! Ждать до последнего. Может быть, рассветет.

«Ну что ты боишься, чудачка? — убеждала себя девушка успокаивающими интонациями Митрофана Ильича. — Что такое волк? Большая собака, он боится человека. Он отваживается нападать на людей только большими стаями». Стаями! А сколько их там, в кустах? Черные тени приблизились, все отчетливее их очертания. Глаза погасли, но Муся видит уже осторожные силуэты зверей, слышит хруст наста под сильной лапой, тяжелое дыхание, сухое клацанье зубов. А что, если они бросятся на нее все сразу?

Нельзя рисковать. Пора. Может быть, это и есть последние минуты. Но почему напряженным громом, точно летом в грозу, раскатисто гудит лес? Это кажется? А почему молодой снег тихо падает с вершин сосен?… В ушах от слабости такой звон, что трудно, невозможно разобрать, что явь, а что мерещится.

Пора!

Муся дрожащей рукой достает записную книжку и карандаш. Она вписывает в завещание пропущенную строку, потом вытаскивает из-за голенища штык. Услышав шорох, волки, угрожающе заворчав, отскакивают вниз. Еще боятся!

— Кыш, фашисты проклятые! — кричит девушка и замахивается на них автоматом.

Не выпуская оружия, она медленно подползает к сосне. Цепляясь за шероховатую кору, поднимается на колени. Пробует встать — и не может, нет сил. Убедившись в этом, она вытягивает руки как можно выше, размахивается и ударом штыка пригвождает к дереву раскрытую записную книжку с завещанием.

Больше сил уже нет. Руки сорвались. Она упала на снег. Теперь записная книжка будет обязательно замечена теми, кто обнаружит их тела. Тела?… Как странно это звучит. Нет, еще не тела! Еще бьется сердце. Плохо, но еще слушаются руки. «Большевик не смеет умирать, не сделав всего, что он может сделать». Блокнот крепко пригвожден к дереву. Он далеко виден на бурой шершавой коре. Но еще не все сделано, нет, еще бьется сердце, а раз бьется, надо бороться за себя и товарищей… Да что же это так бухает? Неужели чудится? И опять снег сыплется с веток. А вдруг действительно близко стреляют?… А сердце еще бьется. Нет, нет, еще не все сделано… Вот…

Муся садится на прежнее место, под защиту выворотня, кладет неподвижные головы спутников к себе на колени. Ей кажется, что так друзья ее больше защищены. Теперь с тыла они прикрыты не только от ветра и метели. На все это уходят остатки энергии. Но ночь уже побледнела. Ближайшие деревья вышли из полутьмы.