Ведьмин ключ - Глеб Пакулов

– Птицы твои не имеют крыл! По земле убегают! – выкрикнул он, запрокинув голову.

Сидящие в шатре многочисленные дворцовые чиновники и военачальники переглянулись. Все чаще их богоподобный повелитель, их барс вслух разговаривает сам с собою, грозит кому-то. Может, божественному открыто невидимое им, смертным? Книгописец, весь в черном, с белой полосой через плечо, склонился над пергаментом, заскрипел пером.

– Это не записывай! – прорычал Дарий, дурным взглядом наставясь на главного военачальника. Того передернуло.

– Где твой гонец к Агафарсису? – гримасничая, закричал Дарий. – Или посольство твое везло мне от сарматов другой ответ, да потеряло его по дороге, а ты придумал свой? Почему Агай не бьет меня новыми стрелами? Или у него их нет и не было? Принеси мне хоть одну! Подай сейчас же!

Бритощекий при первом же крике царя упал на колени, уткнулся лицом в пушистый ковер. Он вспотел от страха, ворсинки ковра щекотали ноздри, военачальник чувствовал, что неминуемо чихнет, и от этого обомлел совершенно. Дарий вскочил, топнул сапогом по его спине. Под тонкой подошвой глухо брякнул панцирь, и это обозлило царя. Он стал пинать его куда попало и, зашибив ногу, разъярился еще больше.

Наконец он устал, плюхнулся в походный, слоновой кости с позолотой трон, прихваченный специально для того, чтобы, восседая на нем, принять и унизить Агая. Придворные сидели на своих местах истуканами, не дышали. У любимой жены открылся рот, и она никак не могла закрыть его. И Дарий рассмеялся. Смех его оживил подданных. Даже бритощекий поднял голову. Встать, хотя бы на колени, он не смел. Так, лежа, подождав, когда царь отсмеется, он робко заговорил:

– О поправший мир! Гнев твой справедлив. Я, недостойный, держу новый ответ сарматов на языке, но сказать не смею.

– Попробуй, – разрешил Дарий. Гневная вспышка прошла, он ослабел от нее и нервного смеха.

– Агафарсис покинул верх земли и теперь блуждает в потемках ее, отыскивая путь к вечному блаженству. Сын его, Когул, водит теперь орду. Но закон сарматского народа велит ему пребывать сорок дней и ночей в неподвижной печали, забыть обо всех делах. Но он придет к тебе, так сказал гонцу. С тыла ударит и прижмет к нам скифида.

– Сорок дней! Почему не двадцать? – спросил Дарий. – Пусть Когул печалится и двигается с ордой ко мне. Пусть его несут на носилках, и не будет ему никаких дел. Сейчас же послать гонца с моими словами… Садись на место.

Бритощекий прополз к своей подушке, уселся на нее. Дарий повел головой, ему поднесли кувшин. Он подставил руки под холодную струю, держал их долго, пока не опустел сосуд, потом вытер руки полотенцем. Делал он это, чтобы прогнать из тела заразный дух, что поселяется в теле после гнева и пожирает печень. Так он поступал всегда.

– Еще, о царь, я приказал взять под стражу праздного шатуна, – будто извиняясь, доложил бритощекий. – Старик он, дряхл превелико, но речи говорит бойкие и вредные: «Бросьте оружие, – так увещевает. – Обнимитесь с братьями, не враги вы. Земля едина, не смейте делить ее. Люди на ней – одна община, и всякий себе царь».

Яркие глаза Дария стали еще ярче, пронзительнее. Склонив голову набок, он что-то припоминал. Потом тонкие губы его вытянулись в черточку. Он улыбнулся.

– Имя ему Иеремия? – спросил бритощекого.

– Так назвался.

Дарий провел рукой по рыжим волосам. Ему водрузили на голову роскошную корону. Самоцветы на ней сверкали, будто смеялись. И хотя в шатре не было солнца, на стены от них прыгнули блики. Царь поднялся.

– Веди к нему, – сказал он и дернул растопыренным усом.

– Старец рядом, – бритощекий вскочил, попятился к выходу перед широко зашагавшим на него царем.

Иеремия сидел на земле, привалившись сутулой спиной к колесу огромной колесницы. Над его головой чудовищным крылом торчал острый железный серп, приклепанный к толстой спице. Другой, такой же, выглядывал из-за плеча. На третий пророк положил ноги, обутые в истертые деревянные постолы. Без страха, без заискивания глядел он на идущего к нему всесильного царя Персиды.

Дарий остановился перед ним, расширил любопытные глаза. Хватаясь желтыми пальцами за спицы, Иеремия поднялся, с трудом утвердился на тряских ногах. Дарий повел рукой, удаляя лишних. Воин, стороживший старца, переломился в поклоне и исчез за колесницей. Шедший за царем бритощекий тоже отступил за гаремные шатры.

– Я много слышал о тебе, – тихо заговорил Дарий. – Хотел взять в этот поход, но след ног твоих потерялся. Нигде не могли найти. Это огорчило меня. Но ты сам теперь явился. Скажи, ты в самом деле Иеремия?

– Я Иеремия из Анафофы, что в Земле Вениаминовой, – голосом хриплым, словно горло его пересохло от жажды, заговорил старец. – А ты царь Персиды, я вижу. Ибо иду путем твоим, смотрю на землю – она разорена, на небеса гляну – нет на них света. У тебя лоб блудника, ты отбросил стыд.

Дарий округлил глаза, усы еще больше растопорщились и поползли вниз.

– Не боишься говорить мне обидное? – едва выдавил он из себя.

– Со мной Господь наш единый Саваоф, и слово его: «Не бойся их, ибо я с тобою, чтобы избавлять тебя», – прохрипел Иеремия. – Он говорит тебе еще: «Смирись, сядь пониже, ибо уже упал с головы твоей венец славы».

– Ты поешь одну свою песню. Лживы ее слова, – насмешливо заговорил Дарий, покачивая головой в короне, брызгая на старца огнями самоцветов. – Или не видишь? На мне венец мой!

– О другом венце речь Божья, – ответил старик. – Доколе ноги твои не спотыкаются на горах горя!

– Ноги крепки! – начал злиться Дарий. – А что касается единой земли и единой на ней общины, то пока этого нет. Но будет. И царь единый над ней будет. Я! Теперь оглядись. Вот перед тобою тысячи тысяч людей, но ни на одном я не вижу короны. Или ты видишь? Нет, старик! Не всяк себе царь. Един он, и ты пред ним!

– Лукавствуешь до усталости, а кого этим тешишь? – Иеремия пожевал губами. – Вот пойдешь, положив руки на голую голову, ибо отверг Господь надежды твои. Одумайся! Отбрось оружие, убирайся в пределы свои. Нельзя, чтобы прекратился глас веселия и радости и не стало слышно смеха жениха и невесты, когда земля обернется пустынею по прихоти ничтожного. Опомнись! Не мне ответ давать будешь, а Богу!

– Ты достоин немедленной смерти, но я не убью тебя. Хочу, чтоб ты глянул своими глазами на приятное тебе. – Дарий повел рукой. – Люди, обещаю тебе, старик, обнимутся, как братья… Но для того, чтобы душить друг друга! Сбудутся твои пророчества и надежды.

Дарий захохотал. Иеремия молча смотрел на него, а когда царь отсмеялся, сказал с сожалением:

– Почему ты не умер в утробе, чтобы мать твоя была тебе гробом?

Царь хлопнул в ладони. К нему подскочили в блистающих панцирях рослые стражи.

– Старик, я передумал. Ты умрешь. Мои звери сожрут тебя с твоим ядовитым языком. Швырните его в клетку!

– Они не кровожаднее тебя, так знаю, – ответил Иеремия, когда стража подхватила его под руки и поволокла. Дарий смотрел, как они волочили его, усмехался бледными губами. Постолы пророка свалились, желтые пятки бороздили землю. Будто неживая, болталась на хилой шее костистая голова.