Грот танцующих оленей - Клиффорд Саймак

Милях в двадцати от реки он свернул с шоссе на пыльную проселочную дорогу и ехал по ней, пока не достиг моста, переброшенного через небольшую речушку. Судя по следам на обочине, место пользовалось популярностью; вероятно, сюда частенько наведывались рыбаки. Правда, сейчас поблизости никого не было. Рэнд полез в карман за конвертом и с удивлением обнаружил, что у него дрожат руки. Итак, что же он наснимал?

Он поразился количеству фотографий, ему казалось, что их должно быть раза в два меньше. При взгляде на снимки память ожила и возвратилась, хотя ее образы оставались-таки размытыми и нечеткими. Он вспомнил: ему тогда померещилось, что окрестности затянуты пеленой тумана; однако фотографии представляли тот мир с безжалостной резкостью. Почерневшие развалины не оставляли сомнения в том, что город подвергся бомбардировке; на голой вершине холма виднелись скелеты деревьев, каким-то образом уцелевших среди безумия пожара. Что касается людей, спешивших по склону холма, они попали лишь на одну-единственную фотографию, и удивляться тут было нечему: заметив их, он сломя голову кинулся к машине, ему было не до снимков. Разглядывая фото, Рэнд отметил, что люди были ближе, чем ему показалось в тот момент. Должно быть, они находились там все время, просто он, в своем потрясении, не сразу заметил их. Если бы они не шумели, то без труда застали бы его врасплох. Да, как они близко, можно даже различить отдельные лица! Интересно, кто из них тот самый Боб Джентри, которого узнал служащий из ателье?

Рэнд сложил фотографии в конверт и запихнул его в карман пиджака, а затем выбрался из машины и спустился к воде. Ширина речки составляла не больше десяти футов. Под мостом течение слегка замедлялось; здесь было нечто вроде заводи, по берегам которой, похоже, предпочитали устраиваться рыбаки. Рэнд уселся на землю и уставился на реку. Берег нависал над водой козырьком, под которым, на глубине, сновали, должно быть, рыбы, ожидая крючков с насаженными на них червями. Сидеть у воды, в тени раскидистого дуба, что рос за мостом, было приятно и покойно. Где-то вдалеке тарахтела сенокосилка, гладь реки сверкала на солнце, подергиваясь рябью всякий раз, как очередное плавучее насекомое попадало в рыбью пасть. Хорошо, подумал Рэнд, отличное место, чтобы отдохнуть. Он попытался освободить мозг, избавиться от воспоминаний, притвориться, будто ничего не случилось, будто тревожиться совершенно не о чем. Однако его попытки оказались тщетными. Он понял, что должен поразмыслить над словами Стерлинга. «Если идти не останавливаясь, может, удастся уйти от всего этого?»

До какой степени отчаяния нужно довести человека, чтобы он стал задаваться такими вопросами! Или дело тут не в отчаянии, а в беспокойстве, одиночестве, усталости, неспособности, наконец, предугадать будущее? Да, неспособность предугадать будущее или страх перед завтрашним днем. Это волнение сродни знанию о том, что через несколько лет (всего ничего, иначе откуда бы тот тип из ателье узнал своего приятеля на фотографии?) боевая ракета сотрет с лица земли крохотный городок в штате Айова. За что его уничтожать? Обыкновенный провинциальный городок, не Лос-Анджелес, не Нью-Йорк и не Вашингтон, отнюдь не транспортный или промышленный центр, никакое правительство в нем не располагается. Ему достанется просто так, по ошибке, из-за отклонения от программы. Впрочем, какая разница? Вполне возможно, что через те же несколько лет придет конец стране и всему миру. Так оно и будет, подумал Рэнд. Сколько усилий, сколько надежд и упований — и все, все без исключения пойдет коту под хвост. Разумеется, от подобного исхода захочется не то что уйти, а сбежать, рассчитывая найти где-нибудь по дороге забвение. Однако необходимо, чтобы было откуда уйти, ибо так, с бухты-барахты, никуда и ни от чего не уйдешь.

Сидя на берегу реки, Рэнд размышлял о том, что сказал Стерлинг, и не торопился прогонять обуревавшие его мысли, которые при иных условиях, в иной обстановке счел бы нелепыми и праздными. Мысли накапливались в его мозгу, как бы порождая новые пространство и время, и вдруг он понял — внезапно и сразу, без утомительных поисков ответа, — что знает, откуда следует начинать. На мгновение ему стало страшно, он почувствовал себя дурачком, угодившим в ловушку собственных бессознательных фантазий. Здравый смысл твердил ему, что так оно на самом деле и есть. Горькие странствия отвергнутого по бесконечным дорогам, шок фотографий, странная, месмерическая притягательность тенистой заводи, словно отделенной от реального мира, — если сложить все вместе, чем не бредовая фантазия?

Рэнд поднялся и повернулся лицом к машине, однако перед его мысленным взором по-прежнему маячило то место, откуда следовало начинать. В мальчишеском возрасте, лет девяти или десяти от роду, он обнаружил распадок, не то чтобы овраг, но и не лощину, выводивший от холма, на котором стояла ферма дядюшки, в речную долину. Он был в том распадке один-единственный раз, больше не получилось: работы на ферме вечно было невпроворот. Рэнд принялся вспоминать, что и как, но быстро сообразил, что память вновь подводит его. Ему вспоминался лишь один миг, мгновение истинного волшебства, некое подобие кадра из художественного фильма, картина, которая почему-то запечатлелась в памяти. Почему? Может, потому, что лучи солнца как-то по особенному осветили тогда местность? Или потому, что у него будто открылось второе зрение? Или потому, что он на долю секунды ощутил истину, соприкоснулся с тем, что лежит за гранью повседневности? Так или иначе, он был убежден, что познал подлинное волшебство.

Рэнд вернулся к машине, уселся за руль. Он глядел на мост, на реку и поля за ней, однако видел не их, а карту местности. Выехав на шоссе, он повернет не направо, а налево, в сторону города, а там, не доезжая реки, будет поворот на проселок, который через сотню с небольшим миль выведет к волшебному распадку. Да, Рэнд видел перед собой карту, и в нем исподволь укреплялась решимость. Однако он сказал себе: хватит глупить, какие еще волшебные долины, поворачивать нужно направо, думать же не о всякой ерунде, а о работе, которая, возможно, ждет его в Чикаго. Тем не менее на шоссе он повернул налево.

Попасть сюда было легче легкого, думал он, сидя на крыльце. Никаких блужданий по дорогам, никаких остановок, чтобы узнать, туда ли он направляется. Нет, он вел машину так, словно ехал этой дорогой только вчера. Ему пришлось остановиться у горла долины, ибо проселок внезапно обрывался; он остановил автомобиль и двинулся дальше пешком. Рэнд признался себе, впервые с тех пор, как очутился в деревне, что запросто мог не попасть в нее, пускай даже исходил распадок вдоль и поперек; главное было не найти, а узнать. Ему повезло, он узнал то, что видел и запомнил мальчишкой, узнал и вновь ощутил волшебство. Он отыскал тропинку, которая возникла будто из пустоты, привела его на вершину холма и незаметно перетекла в деревенскую улицу. Он ступил на эту улицу, залитую лучами осеннего солнца, и вскоре увидел пожилую даму, что поджидала его у забора своего дома, как если бы ее заранее известили о том, что он вот-вот подойдет.

Расставшись с ней, он зашагал к дому, который, по словам дамы, принадлежал ему. Едва он поднялся на крыльцо, как послышался стук: кто-то стучал в заднюю дверь.

— Я Молочник, — объяснил стучавший, когда Рэнд отпер дверь. То был то ли человек, то ли призрак: его облик словно постоянно менялся; стоило на мгновение отвернуться, как создавалось впечатление, что перед вами — совсем другое лицо.