Собрание сочинений - Влас Михайлович Дорошевич
Шрифт:
Интервал:
С тех пор каждую Святую ночь страшная буря разражается на Чёрном море.
Плачет и стонет море у утёсов Аю-Дага, тщетно дожидаясь пасхальной заутрени.
И не дай Бог никому очутиться в эту ночь в открытом море.
Волосы у него побелеют от ужаса, когда он услышит в урагане стоны и рыданья и увидит мечущихся по волнам «покойников моря»…
— Теперь, однако, стали они поспокойнее. Убиваются по своём батюшке, но всё-таки им хоть то в утешение, что настроили по берегу церквей. Когда начинается на берегу на Пасху благовест, море стихает и слушает.
Так закончил свой рассказ ямщик, с которым я поспешал к Пасхе из Севастополя в Гурзуф.
Тарханкут
Мелкими волнами, как могильными холмиками, покрыто «морское кладбище». Вдали, словно лампадка в часовне, построенной над могилой, мерцает огонёк маяка.
Было тихо, ясно, небольшая зыбь.
Пароход чуть-чуть покачивало.
Петьков взглянул на компас и оглядел горизонт.
Ярко освещённый электрическими лампочками с рефлекторами, сверкающий большой компас слепил глаза.
Огромные, яркие круги пошли в глазах у Петькова, но через несколько минут глаз привык к темноте.
Было тихо и темно в море. На небе горели яркие звёзды. Вдруг одна из них словно упала и зажглась в море.
На горизонте засветился огонёк.
Петьков весь превратился в зрение.
Огонёк разгорался всё ярче.
— Судно навстречу.
Вот около огонька сверкнула красная искорка.
Рядом с белым загорелся красный огонёк.
Петьков снова взглянул на компас.
В ярко освещённой, медной отполированной чашке огромная стрела дрожала в том же направлении.
— Курс верен.
Он снова взглянул на горизонт по направлению огонька.
Когда огромные яркие жёлтые, красные, голубые круги прошли в глазах, — он ясно увидал белый и красный огоньки.
Расстояние между ними теперь уж увеличивалось. Белый огонь выше.
Огоньки увеличивались.
Вдруг около них мелькнула зелёная точка.
Петьков вздрогнул.
Вместо двух горели, разрастаясь с каждым моментом, три огня: зелёный, белый и красный.
— Сбились с курса!
Он скомандовал:
— Право!
Боясь взглянуть на компас, который слепил глаза.
Красный огонёк исчез. В темноте ярко горели, приближаясь со страшной быстротой, зелёный и белый.
— Что ж это?!
Петьков крикнул:
— Право на борт!
Пароход вздрогнул. Вода зашумела кругом.
Белый и зелёный огни, огромные, сверкающие, неслись на пароход.
У Петькова захватило дыхание.
Холодные мурашки побежали по телу.
Он чувствовал, как волосы словно зашевелились на голове.
— Что они? С ума сошли?
Он дёрнул верёвку свистка.
Густой, ревущий гудок всколыхнул тишину моря и словно с эхом слился с гудком встречного парохода.
Раз, два…
— Два свистка…
Руки Петькова закостенели на рулевом колесе, за которое он схватился.
Вблизи вырисовывался огромный чёрный силуэт парохода, который нёсся с белым и зелёным огнями.
Петьков кинулся к телеграфу машины, повернув ручку раз, два.
Стоп машина, задний ход.
Дзинь… Дзинь… Отчётливо, коротко, резко прозвенел ответный звонок машины.
Внутри парохода что-то запыхтело, заклокотало. Вода кругом запенилась. Послышалось, как плещутся волны о борт.
На тёмном силуэте встречного парохода сверкнуло три огня, — зелёный, белый и красный.
Его огромная масса выросла около самого борта.
У Петькова опустились руки.
Он подставил свой борт!
Петьков закрыл глаза.
Раздался треск, и его сшибло с ног. Откуда-то донёсся крик.
Когда он вскочил, над ним возвышался свороченный на сторону бушприт парохода.
Кругом слышался треск разрушаемого капитанского мостика.
Он видел только фигуру какого-то матроса, который карабкался на свороченный бушприт.
Он ли крикнул, или другой кто, но только крик страшный, отчаянный, душу раздирающий, пронёсся по пароходу, и ему ответили вопли с кормы, с палубы, изнутри парохода, из кают.
Пароход завопил, как раненый насмерть.
Момент, — и встречный пароход, разворачивая борт, с треском и оглушающим скрипом начал выдёргивать свой нос из разбитого им корпуса.
Как кинжал из раны в сердце.
Среди воплей, как аккомпанемент к ним, снизу, изнутри парохода, послышался страшный, зловещий шум.
Шум вливающейся в трюм воды.
Петькову показалось, что у него потемнело в глазах.
Электричество погасло.
Темнота усилила панику.
Новый вопль ужаса вырвался у парохода.
Ничего, кроме воплей, которые неслись в темноте отовсюду.
Раздавались рядом, доносились из низу, с лесенок, из кают…
В темноте люди хватались друг за друга, барахтались, отбивались и вопили, как будто уже погружаясь в воду.
Около ног Петькова послышался голос капитана.
Капитан зачем-то взбирался на мостик по разрушенной наполовину лестнице и кричал бессознательно, сам не понимая, что он говорит:
— Спокойнее… Спокойнее… Никакой опасности…
Около мостика раздался какой-то мужской голос:
— Капитан, мы тонем!
В толпе слышались рыдания.
Сквозь вопли откуда-то доносился хриплый крик старшего механика:
— Выходите из машины!.. Из машины выходите… Из машины!..
Выбежав первый, он спасал своих кочегаров.
— Свечей! Свечей! — кричал капитан в пространство, перегнувшись через перила мостика и не замечая стоявшего рядом младшего помощника, дрожащего, перепуганного, который твердил только:
— Капитан… капитан…
Он твердил это, надевая, как следует, наскоро накинутую курточку, дрожащими руками не попадая в рукава, и, надев, вдруг сорвался с места и чуть не кубарем полетел с маленькой крутой лестницы, крича пронзительным голосом:
— Фальшфейера… ракеты…
— Парус! — раздался крик на палубе.
— Сторонись!.. Пустите!.. Парус!..
Слышно было, как тащат по палубе что-то огромное, шуршащее.
— Пустите!.. Парус!.. Пустите!.. Где керосин!.. Несите сюда керосин!..
По палубе забегали огоньки зажжённых штормовых свечей.
Откуда-то с середины парохода с шипением огненной лентой высоко-высоко в воздухе взвилась ракета и рассыпалась на сотни сверкающих разноцветных искр и захлопали римские свечи.
На носу вспыхнул огонь облитого керосином паруса и зловещим светом осветил страшную картину ужаса, смятения, поголовной паники.
При его свете мачты казались какими-то виселицами, тени приобретали огромные, чудовищные очертания, возбуждая ещё больше ужаса.
Около мостика какой-то старик, став на колени, обвязывал дрожащими руками спасательным нагрудником плакавшую девочку и повторял только, когда метавшиеся по палубе сшибали его с ног:
— Тише!.. Тише вы… Тише!..
Женщина в разорванной рубашке, в короткой нижней юбке, бежала куда-то на корму с распущенными, развевающимися по ветру волосами и вопила:
— Пётр!.. Пётр!.. Пётр!..
— Вылезай из шлюпок!.. Вылезай из шлюпок!.. — вопил какой-то матрос.
Но его никто не слушал.
Хватаясь друг за друга, наступая на плечи, на головы, падая, обрываясь, пассажиры лезли в шлюпку, выведенную за борт, но ещё висевшую на талях.
Послышался крик, треск, стон, вопли отчаяния, ужаса.
Тали не выдержали, оборвались, шлюпка рухнула, перевёртываясь, увлекая за собой болтавших в воздухе руками и ногами людей.
— Потонем ещё все с ними! — крикнул один из матросов. — Айда к шестёрке!
И матросы кинулись, расталкивая толпу, сбивая с ног.
Шестёрка закачалась на талях.
К
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!