Улан Далай - Наталья Юрьевна Илишкина

потом поняли, что самые страшные шулмусы – это их охранники. Издеваются, гады, как ни в одной сказке ни один черт над человеком не издевался.

– Тише, ты че, – испуганно оглянулся по сторонам Санька.

– Мертвяки не настучат, – усмехнулся Борька. – Или из вас кто уже подписался?

Дальше копали молча. Надрывались соловьи, орали лягушки, будто ссорились. Горько пахла черемуха. Жирные дождевые черви выбирались из земляной кучи, расползались, ища защиты от яркого солнца. И тут Санька вспомнил о гробе – его еще предстоит сделать, нужны доски. Обмирая, он сообразил, что все сегодня в праздничном загуле, а медлить с похоронами нельзя. По обычаю положено управиться за сутки.

На поссовете висел большой амбарный замок. Ворота лесопилки были закрыты. Из громкоговорителя лились марши. У магазина вилась очередь за хлебом и водкой. Сегодня все стояли мирно, не скандалили и не лезли вперед. Кто-то из хвоста выкрикнул:

– Товарищи, имейте сознательность! Не больше двух бутылок в руки! Всем надо спраздновать!

Где взять доски? В школьном сарайчике завхоз складывал напрочь сломанные парты. Санька как был с лопатой, в перемазанных землей сапогах, так и побежал в школу. Лишь бы завхоз оказался на месте….

Объясняться особо не пришлось – Илья Андреич уже знал печальную новость.

– Не переживай, паря, – хлопнул Саньку по плечу завхоз, сухонький старичок с трясущимися руками, – домовину я сколочу. Отец какого был размера-роста?

– Да с вас, наверное.

Крашенные черным крышки парт были подходящего траурного цвета, вот только все исчерканы надписями – от «Смерть фашистам!» до «Колька дурак», а потому крышки парт приладили в торцы надписями внутрь. На одной Санька увидел и собственноручно вырезанные инициалы «А.Ч.Ч», эту крышку он прикрепил в изголовье гроба. Стенки сделали из спинок сидений, а дно пришлось составлять из кусков – такой длины досок не было.

Закончили они, когда уже смеркалось. Гроб получился тяжеленный. Илья Андреич залез в гроб – проверить размер. Конструкция заколебалась.

– Пойдет! – удовлетворенно заключил завхоз. – Завтра утром привезу. Леонид Василич распорядился выделить школьную лошадь.

– Спасибо! – устало выдохнул Санька.

– За такое не благодарят, – отмахнулся Илья Андреич.

Смастерили и табличку на шесте. Зеленой масляной краской Санька вывел: «Чолункин Чагдар Баатрович. 1900–1945». Красной начертал сверху звезду. Дни и месяцы писать не стал, потому что даже дед не помнил точной даты рождения сына, а проставить День Победы днем смерти рука не поднялась…

Дома всё еще толклись женщины, пришедшие отдать последний поклон. Кто-то принес молока, кто-то – настоящего чая, тетя Булгун сварила сытную джомбу, которой всех угощала. Учительница Людмила Елистратовна напекла целую гору лепешек из муки, смешанной с молотым кедровым орехом. Санька, пробегавший целый день голодным, накинулся на еду – так вкусно он давно не ужинал.

Совсем поздно зашел председатель поссовета. Семен Михалыч был серьезно пьян. Он всплескивал руками и качался, рискуя упасть прямо на тело отца.

– Эх, Гайдар Петрович, дорогой ты мой человек! – хрипел он. – Какие отчеты ты сочинял! Это ж стихи, а не отчеты. Золотой был работник! И угораздило же тебя помереть в День Победы! Ну, покойся с миром! А тумбу я тебе поставлю! Из лиственницы, чтобы навек! Вот клянусь при твоем отце! – Семен Михалыч размашисто перекрестился. – И скамейку! – добавил.

– Скамейку не надо, – отозвался дед. – Мы на могилы не ходим.

– Ну, как скажете, – озадаченно пробормотал Семен Михалыч и попятился к двери.

Когда в доме остались только дед и Санька, – Надю тетя Булгун забрала на ночь к себе, – дед велел достать всех бурханов и расставить на подоконнике.

– Хоть и партийный, а лишним не будет, – сказал он.

Санька не стал спорить, полез под кровать, вытянул мешок. Безмятежного Будду – Бурхана-бакши – поставил по центру. Слева расположил Зеленую Тару – Саньке еще в детстве хотелось дотронуться до ее пышных грудей, да боялся, что кто-нибудь увидит. Гневного защитника Махгала, пучеглазого и оскаленного, – справа от Бурхана-бакши. Фигурки подернулись патиной, и Санькины ладони позеленели. Он вытер руки о штаны и задернул на окне занавеску, чтобы снаружи не было видно.

– Давай сядем рядом на лавке, – предложил дед. – Если один заснет, другой разбудит.

– Дедушка, а зачем не спать?

– Чтобы голодные духи не притянулись в дом на покойника.

Санька про себя подумал, что калмыцких голодных духов, как и Эрлик-хана, никто в Сибирь не ссылал и они, наверное, остались дома, но, конечно, промолчал. Глаза его то и дело закрывались.

– Дедушка, а расскажите мне про свое детство, – попросил он, надеясь взбодриться.

И дед стал рассказывать про несметные табуны и перекочевки, про свою первую ярмарку, на которой услышал, как поет джангарчи, про праздник в хуруле, про то, как чума унесла его родителей, про старшего брата Бембе, погибшего на войне с японцами, и про то, как он овладел русской грамотой, чтобы выучить письмо о брате…

– Дедушка, вы жили, как в сказке.

– Мне и самому иногда так кажется. А потом прогневали мы бурханов, отказались от желтой веры, позволили разрушить хурулы и терпим теперь наказание. Но власть напирала – деваться было некуда. – Дед помолчал и добавил: – Люди всегда под властью ходят. А отец твой пошел к красным, чтобы за меня отомстить. И много кто из мести у красных оказался. Тот же маршал Буденный. Он из иногородних, не коренной донец. Его казаки за кражу коня отлупили – вот он и вымещал на них давнюю обиду. Стольких порубал – не пересчитать. А отец твой сколько народу в Сибирь отправил! Не по своей воле – по заданию партии, но руку приложил. Просто за то, что хозяйство крепкое имели. А в тридцать седьмом помнишь, вы в «Артек» уезжали – самого отца энкавэдэ хотел арестовать, в бегах он был.

– В бегах?! – с Саньки даже сон слетел. – В чем же его обвиняли?

– Да одного того достаточно, что мать твоя, жена его, из богатой семьи. К тому же старший брат – дядя Очир – за белых воевал. Крепко воевал. Георгиевским кавалером был.

Санька вдруг вспомнил, как он, лет семь ему было, вышел однажды ночью на баз по нужде и увидел дядю у растущего возле мазанки карагача. Тот что-то закапывал. А следующей ночью Санька потихоньку раскопал у корней рыхлую землю и достал жестянку из-под чая. Внутри, завернутые в тряпочку, лежали четыре блестящих креста. Санька аккуратно сложил находку обратно и привалил землей…

– А младший дядя – Дордже – в хуруле манджиком служил, – продолжил дед. – Дяде Дордже отец справку выправил, что сумасшедший, не то его еще тогда бы сослали. А дядя Очир во время