1916. Война и мир - Дмитрий Миропольский

Общим врагом снова стала Германия. В Ливадийском дворце обсуждали план окончательного её разгрома, условия безоговорочной капитуляции немцев и способы предотвращения новых войн. В тот момент всем действительно хотелось мира и международной безопасности. Так в Ливадии, где когда-то российский государь говорил о своём нежелании воевать, родилось соглашение о создании Организации Объединённых Наций.

Черчилль возглавлял британскую делегацию. Уж кого-кого, а тучного пожилого премьер-министра трудно было заподозрить в симпатиях к России. Столько лет он строил козни, а после убийства Николая Второго призывал другие страны к военному уничтожению большевистской диктатуры!

Логика Черчилля понятна. Большевики разрушили страну, не дав ей победить в войне и нарушив планы союзников; уничтожили удобного для Англии партнёра и противовес Германии. Так что ничего нет странного в том, что Черчилль не любил новой российской власти, которой стали служить и Сухотин, и Есенин, и Маяковский… Черчилль ненавидел новую диктатуру, новое государство. Но страна и государство — совершенно разные вещи. И о многострадальной стране Черчилль говорил совсем другие, полные уважения слова.

Ни к одной стране судьба не была так жестока, как к России. Её корабль пошел ко дну, когда гавань была в виду. Она уже перетерпела бурю, когда всё обрушилось. Все жертвы были уже принесены, вся работа завершена. Отчаяние и измена овладели властью, когда задача была уже выполнена. Долгие отступления окончились, снарядный голод побеждён; вооружение притекало широким потоком; более сильная, более многочисленная, лучше снабжённая армия сторожила огромный фронт; тыловые сборные пункты были переполнены людьми. Алексеев руководил армией и Колчак — флотом.

Кроме этого, никаких трудных действий больше не требовалось: удерживать, не проявляя особой активности, слабеющие силы противника на своем фронте; иными словами — держаться; вот и всё, что стояло между Россией и плодами общей победы. Царь был на престоле; Российская империя и русская армия держались, фронт был обеспечен и победа бесспорна.

Даже вдали от родной Британии, в российском Крыму, Уинстон Черчилль не изменял себе и своим вечным аксессуарам — сигаре, бокалу с коньяком или виски. Впрочем, он от души попользовался случаем и воздал должное российским напиткам, в первую очередь — отменному здешнему хересу, «Южнобережному крымскому вину № 37». Но в остальном Черчилль оставался прежним, и если надевал на выход не военную форму, а штатское платье — на голове его непременно красовался архаичный котелок.

Летом 1998 года на аукционе Sotheby’s легендарная шляпа сэра Уинстона Леонарда Спенсера Черчилля была продана за рекордную для головных уборов цену — 25 300 фунтов.

Вещи живут дольше людей. Иной раз получается, что старая шляпа — или набор пороховниц, или пряжка от ремня словно продлевают жизнь своему хозяину. Например, попав на торги Bonhams.

— Подумаешь, аукцион Бонэмс! — слышится пренебрежительный голос. — Другое дело — Сотби или Кристи…

Конечно, масштабы разные. Однако аукционный дом Bonhams ненамного младше Sotheby’s или Christie’s и третье столетие успешно торгует на трёх континентах.

А Уинстон Черчилль и Вернон Келл, выйдя летним вечером 1912 года из лондонского Адмиралтейства, могли двинуться не влево, по бульвару Мэлл к Букингемскому дворцу, а свернуть направо. Они проделали бы тот же путь, но — за неспешной беседой о Григории Распутине — через Хеймаркет и круг Пиккадилли проулками вышли бы на улицу Бонд.

Здесь почти дверь в дверь расположились аукционные дома Christie’s и Bonhams. Здесь весной 2008 года за хорошие деньги были проданы последние пожитки одного из убийц Распутина — поручика лейб-гвардии его императорского величества Преображенского полка Сергея Михайловича Сухотина.

Владимир Митрофанович Пуришкевич, начинавший как чиновник для особых поручений при главе жандармов Плеве, относился к политическим долгожителям. Он депутатствовал и во второй, и в третьей, и в четвёртой Думах. Тут поневоле задумаешься об особенностях естественного отбора законодателей и о преемственности народных избранников. Свойственное некоторым из них отсутствие сдерживающих умственных центров вовсе не означает отсутствие ума. Никогда ничего не делать себе во вред — о какой глупости речь?

Таким был и помещик Пуришкевич, которого проверили на службе в Министерстве внутренних дел, а потом избрали депутатом — в Бессарабии, далёкой провинции Российской империи, лежащей на границе Молдавии с Украиной.

Владимир Митрофанович умел произвести впечатление. Брил череп и отпускал широкую бороду, которая придавала ему мужественности; говорил с пулемётной скоростью, бурно жестикулировал, мог закатить истерику… Перед его фокстерьерьим напором сдавались даже коллеги-депутаты, не то что малограмотные крестьяне и неучи-помещики с дальних имперских окраин.

— Наш-то каков! — со смешанным чувством говорили они, прознав об очередной выходке своего припадочного избранника. За то, что в Думе их представляет ярмарочный уродец, было стыдно: если он такой — выходит, они сами ещё хуже. Зато, что ни день, умывает других депутатов — знай наших!

Соратница Пуришкевича по черносотенному Союзу русского народа, алкоголичка и наркоманка Елизавета Шабельская заходила к Распутину перед убийством. Она старалась не отставать от своего лидера и тоже умела произвести впечатление. Имея тайные дела с охранным отделением — по обычной для черносотенцев практике — и выдаивая из тайной полиции деньги, Верноподданная Старуха успевала ещё пописывать. Из-под её бойкого пера вышел нашумевший политический триллер «Сатанисты XX века» — нагромождение чудовищного бреда о том, как Россию губят заговорщики: испанские анархисты, армяне-дашнаки, индийский брамин и за компанию с ними китаец, принявший иудаизм. Будь у Старухи хоть капля юмора, всё это могло быть гомерически смешно, однако писала она — и читали её — всерьёз.

После начала войны с Германией публикацию пришлось срочно остановить: в финале романа спасителем России от китайских жидомасонов выступал как раз добродетельный германский кайзер Вильгельм.

Писанина была откровенной политической порнографией с погромным подтекстом. По убожеству она оставляла далеко позади семикопеечные детективные книжонки, против которых восставали обладатели здравого смысла и хоть какого-то литературного вкуса, хотя оплачивали опусы Верноподданной Старухи из государственного бюджета, через тайную полицию. Впору было диагностировать у авторши психическое расстройство и обстоятельно лечить, но как обычно и бывает в таких случаях — проморгали и Шабельскую, и её сообщников. Так что они не унимались: проедали бюджетные денежки, публиковали там-сям свои портреты в кокошниках и косоворотках, а ещё истерически вещали о борьбе за русское дело, самодержавие и православие. И потихоньку — продолжали любить доброго кайзера.

Неудивительно, что вся компания во главе со старой морфинисткой в конце концов оказалась в Германии. Там они близко сошлись с молодыми немецкими наци: для обеих организаций общей эмблемой стал индийский знак, означающий вечность. Свастика. Нацисты двух стран даже поселились в одном и том же сытом баварском городе — Мюнхене.