Магия отступника - Робин Хобб

Что-то переменилось во мне в этот миг. Я и не осознавал, что до сих пор отделял себя от народа, до сих пор не видел в деревьях предков то, чем они являются, — тела для душ древних спеков. Раскаяние и скорбь из-за их гибели зазвучали во мне, словно отголосок чувств мальчика-солдата. В это мгновение мы были близки к согласию. На миг стали едины. А потом вновь разделились. Он сдавленно вздохнул.

— Невар, — тихо заговорил мальчик-солдат. — По отдельности или вместе, нам придется принять вину и угрызения совести за совершенные поступки. По отдельности или вместе, мы не можем изменить прошлое. Но вместе мы, возможно, сумеем изменить будущее.

— Но как изменить? — с горечью спросил я. — Уничтожить тех, кто остался в Геттисе? Если я сольюсь с тобой, ты обретешь знание, которое позволит магии осуществить свою волю. Но что получу я? Только знание, что дорогие мне люди могут быть убиты. Я вижу множество оснований этому противиться и ни одного — уступить.

Он снова умолк. Вместе с ним я смотрел нашими общими глазами на окружающий мир. Рядом тихонько журчал ручей, перекатываясь через порожек, а над головой легкий утренний ветерок ерошил кроны деревьев. Вокруг царил покой. Покой и уединение. Я попытался представить, что бы я стал делать, если бы мы с мальчиком-солдатом слились и я возобладал. Я все равно останусь в ловушке этого тела, разукрашенного им по-спекски. Я не смогу отправиться в Геттис. Никогда не вернусь к Эмзил. Продолжу ли я жить великим спеков, позволяя Оликее заботиться о моих удобствах днем и навещая Лисану по ночам? Вряд ли. Я распустил своих кормильцев. Пока Ликари захвачен танцем Кинроува, Оликея никогда не вернется ко мне, даже если я решусь подойти к ней, когда призрак потерянного ею сына маячит между нами. Так что мне остается?

— Если мы объединимся и ты станешь главным, что ты будешь делать?

Он ответил мне честно, но его слова обдали меня холодом.

— Все, что потребует от меня магия. Поскольку я считаю: если мы станем едины, магия будет говорить с нами ясным языком и мы — или я — поймем, что следует делать.

— Нет.

Другого решения я принять не мог.

— Я боялся, что твой ответ окажется именно таким, — вздохнул он.

Он встал и осторожно потянулся. У него болела поясница. Теперь она ныла почти постоянно, если только ее не разминал один из кормильцев. Боль в спине. Воспаленные, опухшие ступни. Ноющие колени.

— Сожалею, Невар, — тяжело вздохнул мальчик-солдат. — Лисана просила, чтобы я дал тебе возможность согласиться на мое предложение. Она любит тебя — как мою часть — и не хочет, чтобы тебе причинило страдания то, что должно свершиться. Что ж. Я спросил. Я сделал все, что мог. Пробовал отрезать тебя от мира и поглотить. Пытался заставить тебя слиться со мной силой и хитростью. Ничего не вышло. Но пока ты не соединишься со мной, я не смогу исполнить свое предназначение. И не смогу быть с Лисаной. — Он немного помолчал, а затем объявил: — Ты мог согласиться объединиться со мной добровольно. Я дал тебе такую возможность, как и обещал Лисане. Ты ответил отказом. Ты уверен, что таково твое окончательное решение?

— Уверен.

Я едва успел подумать это, как он напал на меня. Точнее, попытался. Я ощутил это. Он схватил меня и крепко держал. Я не мог закрыть свое сознание от него, не мог не воспринимать его сознание. Я оказался в плену. Но большего он добиться не сумел.

— Ты можешь запереть меня, — заговорил с ним я. — Можешь лишить меня ощущений. Можешь не замечать меня. Но не уничтожить. И не заставить меня стать твоей частью, как и я не могу заставить тебя.

Некоторое время он еще удерживал меня. А потом запрокинул голову и взревел в отчаянии.

— Я ненавижу тебя, Невар! Ненавижу, ненавижу, ненавижу! Я ненавижу каждое твое проявление, но все же должен сделать тебя своей частью. Я должен! — выкрикнул он в небо.

— Но ты не можешь, — твердо ответил я.

Он направился обратно к ручью и мостику, а затем поднялся по склону холма к хижине Лисаны.

— Что теперь? — спросил я.

— Я сделаю то, что должен, — устало вздохнул он. — Унижусь. Я пойду к Кинроуву и постараюсь заключить с ним наилучшую сделку. — Он поскреб щеку и задумчиво добавил: — И, возможно, сдержать слово.

Прежде чем я успел задать новый вопрос, он вновь отсек меня от своих мыслей. Я опять ехал в теле мальчика-солдата, не зная его намерений, обреченный судьбе, над которой не был властен.

Мальчик-солдат не торопился. Думаю, остальных он отослал, чтобы поговорить со мной наедине. Может быть, он предполагал, что между нами завяжется отчаянная борьба, противостояние двух его «я», которой никто не должен стать свидетелем. Теперь он двигался целеустремленно, словно ступил на дорогу, которую предвидел и страшился. Он вернулся в хижину и направился прямо к новому тайнику, устроенному Оликеей. В тяжелом кедровом сундуке, под слоем шерстяных одеял и меховых покрывал, небрежно вываленных им на земляной пол, обнаружилось фальшивое дно. Открыть его оказалось непросто, поскольку там не было ни ручки, ни защелки. Однако он все же сумел поддеть его и некоторое время сидел, созерцая то, что осталось от сокровищ Лисаны. Я полагал, что он сожалел или сомневался, но точно знать не мог, поскольку он вновь скрывал от меня свои чувства.

Мальчик-солдат расстелил на земле небольшое одеяло и сложил сокровища посередине. Некоторое время он сидел, держа в ладонях младенца из кости. Кончиком пальца он погладил смазанные черты лица, круглые щечки и закрытые глаза, а потом убрал амулет обратно в мягкую сумку, в которой его хранила Оликея, и решительно добавил ее к общей груде. Он связал углы одеяла, превратив его в дорожный узел, перекинул его через плечо и вышел из хижины. Одеяла он оставил разбросанными по полу, а дверь — открытой нараспашку. Либо мальчик-солдат не собирался сюда возвращаться, либо чересчур привык к тому, что кормильцы постоянно за ним прибирают, и больше не обращал внимания на производимый им беспорядок.

Солнце уже клонилось к закату, и скоро должно было стемнеть.

— Глупо с твоей стороны отправляться в путь поздним вечером, — заметил я.

Мальчик-солдат не обратил внимания. Сомневаюсь, что он вообще расслышал мою мысль. Он просто шел по хорошо утоптанной тропе. Думаю, он наслаждался весенним вечером. И я, несмотря на всю мою тревогу, тоже. На этом свете нет ничего лучше весеннего леса. Воздух был достаточно прохладным, чтобы идти оказалось приятно. Даже столь грузному человеку начало прогулки может доставлять радость. Однако вскоре заныли мои ступни и колени, а затем спина напомнила о долгом сидении на камне минувшей ночью. Узел с сокровищами на моем плече все тяжелел, а на теле, раздражая кожу, выступил пот.

Он глубоко вдохнул и выдохнул, а со следующего шага начал быстроход. Это застало меня врасплох, и я не пришел в восторг от качки, с которой меня швырнуло из одного места в другое. В этот день он ел меньше, чем привык за последнее время, и вскоре уже растрачивал накопленные запасы магии. Казалось, я ощутил, как он ворчит из-за этого сам на себя, но уверенности не было. Вдобавок к быстроходу он еще и шагал поспешно, так что пейзаж буквально проносился мимо нас. Спустилась ночь, но мальчик-солдат не остановился. Он страшно устал и его желудок уже ревел от голода, когда он заметил впереди далекий огонь. Он прервал быстроход и, несмотря на боль в спине и коленях, заставил себя шагать уверенно, приближаясь к кострам.